Боевые репетиции
Шрифт:
Отрицательный, хотя и предвиденный результат сказался в том, что совершенно необычная техника была замечена многими.
Наиболее стандартной реакцией на зрелище было:
— Ух ты! Ну и танки! А это почему без башни? Вот как, самоходное орудие? Броня у него какая? Такое лишь с самолета и взять. Та, четырехствольная — она зенитка, должно быть? И тоже бронированная? Вот это да-а-а…
Обычно заканчивались эти разговоры также стандартным:
— Нам бы таких побольше.
Стандартным ответом на подобные восклицания и вопросы было:
— Ага, побольше. А сколько такая бронетехника
На уровне красноармейцев случались и другие разговоры:
— Вон у осназовцев автоматические винтовки, и гранаты хитровыделанные, и одеты с толком, маскхалаты опять же. И пулеметы в каждом отделении. А почему у нас такого нет?
На подобные выпады, движимые завистью, обычно давал ответы младший командный состав:
— Винтовки автоматические, говоришь? А дай-ка твою трехлинейку. Ты, Коренев, когда ее в последний раз чистил да смазывал? Не слышу ответа! Так вот, осназовская винтовка требует ежедневной чистки и смазки, только тогда не подведет. Тебе же лень и раз в неделю ухаживать за оружием, по стволу вижу. Ну и откажет в нужный момент винтовочка-автомат, вот оно как. Что до пулеметов: они-то еще посложнее винтаря будут. Разбирать-собирать их умеешь? Ну хотя бы "максимку"? Не пробовал? Ну так я еще спрошу: твои руки откуда растут? Да неужто? Я-то подумал совсем на другое место. Когда людям мозги и руки раздавали, ты, видать, и в очередь не встал. Зато аж все локти отбил, пробиваясь туда, где лень выдавали. И ведь пробился!
Намного меньше вопросов было у старшего командного состава, поскольку командиры всех полков были собраны Жуковым на лекцию. В ней до сведения слушателей доводилось, что да, есть полк осназа в составе… а при нем средства усиления. В состав полка входят… в том числе танки… бронетранспортеры гусеничные… колесные… самоходные артустановки… а также установки для запуска эрэсов. Технико-тактические данные всего перечисленного попросили не зависывать. Также в оперативном подчинении имеется авиационное соединение, в которое входят истребители… и штурмовая авиация… Возможности их следующие…
Технико-тактические данные всего перечисленного попросили не зависывать. Правду сказать, не так много было чего записывать, ибо докладчик проявил завидную умеренность в выдаче информации. Например, скорость истребителей он охарактеризовал как "больше, чем у любой другой машины любой другой державы". На штурмовиках, по его словам, было установлено вооружение, позволяющее "накрыть одним залпом шестиорудийную батарею".
На резоннейший вопрос относительно бомбардировщиков последовал дипломатический ответ:
— Да, имеются также бомбардировщики, но их применение может быть разрешено лишь высшим командованием.
Большинство слушателей решило, что эти бомберы пойдут в дело лишь по приказу наркома обороны. Меньшинство подумало, что на такое должен дать согласие сам товарищ Сталин. И никто не решился задать уточняющий вопрос.
Тогдашняя военная доктрина предусматривала в качестве основного тактического приема решительное наступление. То же говорили на политзанятиях всех уровней. Из доклада достаточно умные слушатели сделали для себя вывод: этот осназ — могущественный инструмент для прорыва обороны противника, а другим тогда останется лишь поддерживать наступление, что, разумеется, намного легче. Но лишь самые грамотные (или самые дальновидные) из полковых командиров подумали, что опыт осназа и соответствующую технику им, весьма возможно, предстоит изучать.
Обсуждаемая авиатехника, а равно авиаторы вкупе со всеми наземными службами подлежали передислокации на аэродром, находившийся сравнительно недалеко. Тот был причиной некоторого беспокойства как для Финляндии (всего двадцать километров от границы), так и для Швеции, Эстонии и других государств, расположенных недостаточно далеко от свежепостроенных (и полугода не было!) бетонных взлетно-посадочных полос. Правда, сфотографировать сооружение никому не удалось, но вычислить назначение исходных составляющих для бетона, доставляемых в массовых количествах, мог бы и самый завалящий аналитик. А так как при хорошей погоде ни один из существующих боевых самолетов в бетонной полосе не нуждался, то был сделан разумный вывод: то, что строится, должно быть готово к применению в любую распутицу. Иначе говоря, тут намечалось расположение всепогодной авиачасти дальнего действия. То есть бомбардировщиков.
Как раз в этом умные головы в генштабах перечисленных стран были неправы. Именно бомберы так и не покинули свое уютное гнездышко в Кировской области. Причину Голованов объяснил подчиненным в нескольких предложениях:
— Без особой причины нам соответствующего приказа не отдадут. Пока что такой причины нет. И больше скажу: не назначена дата, когда нам предстоит лететь на то самое дело, к которому вы тренировались…
С последней фразой командир бомбардировочной эскадрильи чуть покривил душой: от Александрова он прекрасно знал, что годится отнюдь не каждый день. Да что там: количество таких приемлемых дней он вполне мог пересчитать по пальцам двух рук с запасом.
— …но товарищ коринженер предупредил, что не исключает возможность использования наших машин и самонаводящихся бомб по другим объектам. Впрочем, он же отметил, что пока такой необходимости не видит. Также добавлено было: решение о возможности удара принимает сам товарищ Сталин. И только он ставит задачу работы с тем или иным объектом. Все понятно?
Вопрос был риторическим. Даже самые тщательные поиски не обнаружили бы остолопов среди подчиненных Голованова.
Иные разговоры и настроения царили среди истребителей. Летчики большей частью предавались радужным мечтам:
— Да мы их!
— С нашей-то скоростью!
— И с ракетным вооружением!
Надо отметить, что подобная точка зрения усиленно подогревалась политруками. Дескать, финские авиаторы будут воевать за свое буржуазное правительство исключительно из-под палки… а наша советская техника самая передовая в мире… наши летчики вооружены передовой марксистко-ленинской теорией… Правды ради скажем: не все политработники разделяли эти бодрые мысли. Старшим по званию среди таких исключений был комиссар Калачев, которого Рычагов помнил еще по Халхин-Голу. Он не выдавал перед слушателями лекцию — скорее вовлекал их в диалог: