Бог бабочек
Шрифт:
Начал поздно, курсе на четвёртом; помню и то, как ты впервые пришёл на нашу встречу, не вынимая сигарету изо рта – небритым, в мятой футболке; было в этом что-то подростково-демонстративное. И мрачно-отчаянное, как у героев Байрона. «Вот, хотел сразу показать тебе, каким стал, – сказал ты, потушив сигарету. Ты уже тогда курил неправильно, если судить по канонам, но с изящной аристократической развязностью – держа двумя пальцами и чувственно, шумно выдыхая после затяжки. Тебе всегда нравилось подчёркивать, что ты не соблюдаешь общие правила. – Чтобы потом не было шока».
– Ну, разбирай, – садишься на диван, утопая
– Жалко, – признаюсь, улыбаясь. – Тогда только ополоснусь, а то я грязная с дороги. Совсем как бродяжка. Можно?
– Бродяжка… – качаешь головой и улыбаешься в ответ – впрочем, с прежней печалью. – Мойся, только недолго. Сейчас покурю и покажу тебе душ… – вдруг киваешь на бутылки. – Ты не против?
– Нет, конечно. Почему я должна быть против?
Опускаюсь на колени около сумки и роюсь в ней в поисках мыла и шампуня. Смотришь на меня, задумчиво склонив голову набок.
– Ну, я купил алкоголь, не спросив тебя. Хотел сразу уточнить: это для того, чтобы ты расслабилась. Успокоилась. Мне это очень важно. Заставлять не буду. Если вдруг подумала: «Он так сделал, чтобы меня напоить»… Знай, что это глупости.
– Ещё бы не глупости! – (Достаю мочалку и мыльницу, стараясь унять дрожь в руках. Сколько же можно?.. Я уже почти рада, что у тебя есть коньяк). – Я же сама приехала к тебе, сама добивалась этого, разве нет? Было бы просто смешно так думать.
– И ещё вечер сегодня какой-то… особенный. Ты приехала, и это не то чтобы праздник, но… – умолкаешь, будто обрывая себя. Тушишь сигарету в баночке из-под кофе. – Очень необычные ощущения, в общем. Думаю, у тебя – тем более.
– Да… – выдавливаю, наконец-то выудив дезодорант из-под свёрнутых джинсов. Не могу поднять на тебя взгляд. – Это всё как будто…
– Не верится, да? Не по-настоящему?
– Точно. – (Не встаю, беспомощно глядя на голубую крышечку дезодоранта. Горьковатый запах дыма теперь пропитывает воздух, и с открытого балкона не доносится ничего, кроме тишины). – Очень реально, но очень… трудно. Трудно уложить в голове.
– Посмотри на меня.
Смотрю. В тусклом золотистом свете твоё лицо кажется смуглее и старше. Ты сосредоточенный, хищно-собранный, очень взрослый; совсем не такой, каким я тебя помню, и – точно такой же. Цепкая зелень глаз впивается в меня – зрачки в зрачки; замираю на вдохе.
– Ты здесь. Со мной. Всё это реально. Всё по-настоящему.
Гортанно-мягкие волны твоего голоса, вибрируя, проходят меня насквозь, дрожат внутри, заставляя выдохнуть.
– Да… Мой господин. По-настоящему.
Уголки твоих губ трепещут от сдерживаемой улыбки. Залезаешь на диван, скрестив ноги; ты до смешного любишь сидеть так, на манер восточного падишаха.
– Тебе идёт стоять на коленях.
– Знаю, – снова опускаю глаза. – Я специально.
Тихо смеёшься; от этого смеха мне страшно и хорошо.
– Хитрая всё-таки сучка!..
*
(Несколько лет назад
– …А хочешь сыграть в игру?
Листья не шуршат, а почти хрустят под ногами. Мне всегда нравился этот звук: похоже то ли на треск разрываемой бумаги, то ли на хруст печенья, которое грызёшь с чаем в морозный вечер, радуясь домашнему теплу.
Впрочем, упиваясь диетическим аскетизмом, я давно не позволяла себе печенье. Как и другие сладости.
– В какую?
Улыбаешься, не глядя на меня. Идёшь рядом, подпинывая листья, и октябрьское солнце ложится на твою куртку широкими золотыми мазками. Покой городского сада обступает нас; прохожих мало (день будний), и в основном это студенты. Полуголым деревьям зябко; они выстроились вдоль аллеи и вот уже больше трёх часов наблюдают, как мы бродим кругами и говорим – то с паузами, то взахлёб и перебивая друг друга, прыгая по темам, не всегда толком понимая, о чём именно и зачем. День не очень холоден, но у меня горят щёки; не хочу задумываться, почему.
– «Два факта о себе». Не знаешь такую?
– Нет.
– Эх, Юля-Юля… Эту не знаешь, а «Правду или действие» знаешь! – (В голосе у тебя появляются мурчащие насмешливые нотки. Таким же тоном ты мог бы, наверное, говорить и с младшей сестрой, над которой тоже постоянно подшучиваешь; почему-то меня задевает эта мысль). – И кто-то ещё убеждает меня, что не пьёт.
Улыбаюсь в растерянном смущении.
– Я на самом деле не пью. Вино на день рождения не в счёт. Мы тогда играли в это, вот и упомянула.
– Ну-ну, конечно! А сколько было вина, специально не уточняется?
– Не специально. Думаю, по мне и так ясно, что немного.
Снова подкалываешь меня, чтобы я немножко разозлилась, а тебе стало смешно от моего гнева – нелепого, как попытки рычать у маленькой пушистой собачки. Со временем масштаб таких провокаций вырастет до изощрённо-красивого психологического насилия, но в ту осень я ещё не знаю об этом.
– Ясно, да не ясно… В тихом омуте черти водятся – так же говорят? Поправляйте, Профессор, если буду ошибаться в пословицах! Или это был фразеологизм?
Сворачиваешь на центральную аллею сада – широкую, ведущую к большому памятнику в честь Великой Отечественной, – и я машинально следую за твоими по-рысьи мягкими шагами. В наших прогулках ты всегда «ведёшь», как в танцах, ласково посмеиваясь над моим топографическим кретинизмом и боязнью незнакомых мест.
– Наверное, скорее пословица. Точно не скажу. А про вино – я не пью не до такой степени, как ты. Но, по-моему, совершенно не пить – тоже опасное самоограничение. Может вылиться в «наоборотный» эффект, когда дорвёшься. Мы это уже обсуждали… – осторожно покосившись на тебя, добавляю: – Но я помню, из-за чего ты так. Не хотела обидеть.
– Ну, хоть не «извини»! – грустно усмехаешься. – Меня не так просто обидеть, а тем более – тебе. Всё нормально. Можешь говорить прямо: что не пью из-за генов деда-алкоголика и дяди-наркомана. Ничего обидного тут нет. Я просто правда не хочу как они.
– Понимаю. Уважаю твоё решение, только немного боюсь… Радикальности такой, что ли. Как бы это не сказалось плохо… на тебе.
Две юркие белки перебегают нам дорогу; вспышками мелькают их рыже-серебристые хвосты. Белок здесь много, как и в роще на территории университета – и иногда ты совершенно по-детски умиляешься, замечая их. Из-за жестковатого образа, который ты себе выстроил – полная финансовая независимость от семьи с прибавкой причудливого коктейля из успешной учёбы, первых рывков в науке и сверкающе-заметного активизма на факультете, – моменты беззащитной детскости в тебе особенно поражают.