Бог из машины
Шрифт:
«Коровка? Молочко? Как бы не так, патрон», – горестно вздохнул Форхерд.
Уже не тив, ибо после случившегося и открывшегося нельзя оставаться служителем этой… конструкции. Даже вряд ли он теперь будет магом, так как брать силу из подобного источника невыносимо противно.
Колокол звонил и звонил, перекрывая шум проливного дождя. В храме было сыро, многолюдно и страшно, смердело кровью.
– Преподобный, вы себя как чувствуете?
– Очень нехорошо, – прошептал Форхерд. – Я ничего не смог сделать для Благого Алезандеза.
– Но
Юноша-тив выглядел таким невинным, таким наивным, что бывшему служителю Предвечного стало стыдно. Еще один птенчик, которого ждет не вечная жизнь в божественной благодати, а Жернова и Ничто.
– Да уж… счастье…
– Мы будем молиться.
Это невыносимо было слушать. Хотелось заткнуть уши ладонями и послать мальчишку подальше самыми черными словами. Но никто не расходился, все пялились на мертвеца и боялись сделать шаг за стены храма.
– Куда же вы, преподобный? – слабо спросил юный диллайн, когда Форхерд побрел к выходу. – А церемония?
– Храм осквернен убийством, молодой человек.
– Но…
– Мне пора. Я ухожу.
Знать бы, куда теперь идти и что делать, а еще лучше – как жить дальше. И спросить не у кого.
А колокол все никак не умолкал, словно хотел накричаться всласть за целый век вынужденного молчания. Что-то случилось, что-то невообразимое.
Больше всего Форхерду Сиду хотелось вырваться из теснящих взгляд и вздох стен оскверненного храма. Впрочем, можно ли осквернить скверну? Получится ли сделать более грязной дорожную грязь, которую месят сапогами пешие путники? Вряд ли.
Эсмонд шагал широко и размашисто, стремясь как можно скорее выбраться на улицу, но сделать это оказалось не так-то просто. Вся масса перепуганного народа по какой-то непонятной причине устремилась внутрь храма. Форхерду пришлось изрядно поработать локтями, чтобы пробиться к дверям.
– Что случилось? – спросил он у храмового стража – рослого парня-ициарца, который из последних сил пытался сдержать напирающую толпу.
Пришлось кричать во всю глотку, чтобы тот расслышал хоть слово в какофонии воплей.
– Светопреставление, преподобный! Страшный ужас – что такое творится!
И вправду! Над Ициаром собрались, должно быть, все тучи этого мира. В полдень стало темно, как ночью, только гораздо страшнее. Сумерки каждую минуту взрезались ветвистыми щупальцами молний, а дождь так и не шел.
И в этот момент из клубящейся черной круговерти над храмом ударила молния. Да прямо по каменной кладке двора. Ослепительно белый корень, которым проросло через тучи небесное древо божественного гнева. На какое-то время диллайн ослеп. А следом громыхнул гром, полностью оглушивший эсмонда.
«Алезандез! Сдох, не довершив ритуал! Проклятье!» В гудящей тишине, поселившейся в голове Форхерда, отчаянные мысли бились точь-в-точь будто кони в горящей конюшне. Неоконченное колдовство, тем паче такое могущественное, какое призывал ициарский
Слух вернулся быстро, но первым, что услышал тив Форхерд, был истошный крик:
– Горим! Пожар! Крыша горит!
И перепуганные люди бросились из храма прочь. Диллайн подхватила живая волна из разгоряченных тел и понесла в сторону площади. Сопротивляться бесполезно, пытаться вырваться – тем более. Мужчины и женщины за несколько мгновений уподобились стаду неразумных животных, они бежали, кричали, топтали упавших и сами падали.
Каким-то чудом Форхерду удалось остаться на ногах. Толпа унесла его от горящего храма, но называть это спасением было бы преждевременно. Вокруг горели дома, в которые попали молнии, и ветер только сильнее раздувал пламя. Черный едкий дым окончательно застил небо, и беспросветная тьма окутала Ициар. И когда не стало видно, где опасность и куда бежать за спасением, люди остановились. Женщины голосили, мужчины молились, кто-то просто лег на землю и приготовился встретить смерть.
– Мы верим тебе! Мы молим тебя! Мы вверяем тебе души свои! – скулил рядом с тивом Форхердом какой-то толстяк-полукровка.
Яркие вспышки молний на короткий миг освещали его мокрые, трясущиеся щеки и блестящие темные пуговки глаз, наполненные слезами.
– Прими под руку, заслони и пощади нас, Предвечный!
Остальные слова канона потонули в оглушающем раскате грома. Словно небесная твердь разломилась, словно все три луны рухнули на землю.
«Как же! Жди! Верят они, молят и вверяют души! – разозлился вдруг Форхерд. – Нужна ему ваша вера, как же!»
– Помоги! Помоги! Защити!
Толстячок захлебывался словами молитвы и в отчаянии бил себя маленькими, почти детскими, пухлыми кулачками в грудь, как в барабан.
– Я верю, я верю, я верю!
И бывший… Да, теперь уже совершенно точно бывший тив не выдержал. Не смог больше видеть эту вопиющую несправедливость. Такая искренняя, слепая вера обращена была в никуда, в пустоту, на никогда не бывшее живым и одухотворенным – на машину.
Форхерд схватил обывателя за плечо, рывком развернул к себе и заорал прямо в лицо:
– Он не слышит! Ему все равно! Он никогда не слышал! Никогда не помогал! Ночной горшок, в который ты справляешь нужду, и тот любит тебя больше. Ты это понимаешь?
Мужик ошалело вытаращил на сумасшедшего тива темные, совершенно не диллайнские глаза.
– Да как вы…
– Как я могу? Я могу! Я имею право! Это он, – диллайн ткнул пальцем в ворчащую черноту над головой. Будто выпустил стрелу во вздувшееся громами и молниями пузо небесного чудища, поглотившего солнечный свет. – Это он не имеет никаких прав! Он – не бог! Он – мясорубка!