Бог - не любовь: как религия все отравляет
Шрифт:
У Джорджа Оруэлла, безбожника-аскета, чьи романы рисуют незабываемую картину возможной жизни в тоталитарном государстве, не было на этот счет никаких сомнений. «С тоталитарной точки зрения, — писал он в 1946 году в „Подавлении литературы“, — историю не изучают, а создают. Тоталитарное государство, в сущности, является теократией, а его правящая каста, чтобы сохранить свое положение, должна считаться непогрешимой». (Заметьте, что он писал это в том же году, когда после десятилетней борьбы с фашизмом принимался — с еще большим запалом — за поклонников коммунизма.)
Чтобы иметь тоталитарный склад ума, не обязательно носить форму и ходить с плеткой или дубинкой. Необходимо лишь желать собственного порабощения и наслаждаться порабощением других. В тоталитарной системе рабское восхваление безупречного вождя непременно идет рука об руку с потерей всякой индивидуальности и частной жизни, особенно в вопросах секса, а также в обличении и наказании отступников — «ради их
На заре человеческой истории тоталитарный принцип был доминирующим. Государственная религия давала исчерпывающий, «тотальный» ответ на все вопросы: от места человека в общественной иерархии до правильного питания и секса. Не только раб, но и всякий человек был собственностью, а люди умственного труда лишь укрепляли абсолютизм. «Мыслепреступление», наиболее яркое проявление тоталитарной идеи, придуманное Оруэллом, было обычным делом. Нечистая мысль, не говоря уже о мысли еретической, могла кончиться сдиранием кожи заживо. Обвинение в одержимости дьяволом или связях с Врагом Рода Человеческого было равносильно приговору. Впервые адскую сущность такого общества Оруэлл понял очень рано, еще в школе под управлением христианских садистов, где невозможно было знать, нарушил ли ты правила. Что бы ты ни делал, сколько бы ты ни осторожничал, тебя всегда могли уличить в неизвестном тебе грехе.
Из той ужасной школы можно было уйти (с пожизненной травмой, как у миллионов других детей), но, согласно идеологии религиозного тоталитаризма, нельзя убежать из мира первородного греха, вины и боли. Даже после смерти тебя поджидает бесконечная расплата. По мнению самых крайних идеологов религиозного тоталитаризма, вроде Жана Кальвина, который позаимствовал свою ужасную доктрину у святого Августина, бесконечная расплата может поджидать тебя еще до твоего рождения. Давным-давно предначертано, какие души будут «избраны», когда настанет время отделять овец от козлищ. На этот предвечный приговор не подать апелляции, и никакие добрые дела и молитвы не спасут того, кто не попал в число счастливчиков. Женева Кальвина была прототипом тоталитарного государства, а сам Кальвин — садистом, изувером и убийцей, который заживо сжег Сервета (одного из выдающихся мыслителей и вольнодумцев того времени). Менее ужасные страдания самих кальвинистов, вынужденных всю жизнь впустую беспокоиться, «избрали» их или нет, хорошо схвачены в романе Джорджа Элиота «Адам Вид», а также в старой английской народной сатире на Свидетелей Иеговы, Плимутское Братство и прочие секты, нагло заявляющие, что избраны именно они и им одним известно точное число тех, кто избежит преисподней:
Лишь мы избранники небес, а вам пусть рай не снится. В аду полно свободных мест — мы не хотим тесниться.
Жизнь моего безобидного, но слабовольного дяди испортили именно такие представления. Сегодня Кальвин кажется нам фигурой из далекого прошлого, однако те, кто от его имени захватывал и использовал власть, по-прежнему с нами — под более кроткими ярлыками пресвитерианцев и баптистов. Стремление запрещать книги, вводить цензуру, затыкать рты несогласным, проклинать тех, кто вне системы, вторгаться в частную жизнь и твердить об эксклюзивном спасении — все это в самой природе тоталитаризма. Исламский фатализм, согласно которому Аллах предрешил все заранее, роднит с тоталитаризмом полное отрицание автономии и свободы личности, а также спесивая, несносная уверенность в том, что ислам уже содержит в себе все знания, которые могут кому-либо понадобиться.
Вот почему издатели выдающейся антитоталитарной антологии, опубликованной в 1950 году, не могли назвать ее иначе, как «Поверженный бог». Я немного знал и временами работал на одного из них — британского социалиста Ричарда Кроссмана. В предисловии к антологии он написал:
Интеллектуалу материальные удобства относительно неважны; более всего он ценит свободу духа. Сила католической церкви всегда заключалась в требовании безоговорочно пожертвовать этой свободой и в причислении гордыни духа к смертным грехам. Новообращенный коммунист, отдавая душу на милость канонического права Кремля, чувствовал примерно то же облегчение, что католицизм приносит интеллектуалу, утомленному и истерзанному привилегией свободы.
Единственная книга, предвидевшая все это на целых тридцать лет раньше, — небольшая, но блестящая работа под названием «Практика и теория большевизма», опубликованная в 1919 году. Задолго до того, как Артур Кестлер и Ричард Кроссман начали анализировать поражение задним числом, катастрофа была предсказана с прозорливостью, вызывающей восхищение по сей день. Безжалостным и едким критиком новой религии был Бертран Рассел. Благодаря своему атеизму он оказался дальновидней многих наивных «христианских социалистов», которым мерещились в России зачатки нового рая на земле. Кроме того, он оказался дальновидней правящих христианских кругов в своей родной Англии. Их печатный рупор,
Учитывая историческую падкость религии до диктатуры на земле и абсолютного контроля в потустороннем мире, хочется спросить: как же она встретила «светский» тоталитаризм нашего времени? Для начала следует сказать несколько слов о фашизме, нацизме и сталинизме.
Фашистское движение, предтечу и вдохновителя национал-социализма, характеризовала вера в органическое корпоративное общество под руководством вождя или наставника. (Фасция была символом ликторов, древнеримских приставов. Она представляла собой перевязанный пучок прутьев с топором внутри и олицетворяла единство и власть.) Возникнув на почве бедствий и унижений Первой мировой войны, фашистские движения желали защитить традиционные ценности от большевизма и исповедовали национализм и благочестие. То, что первые и самые пламенные фашисты появились в католических странах, вряд ли случайность, и уж никак нельзя назвать случайностью то, что католическая церковь в целом с симпатией относилась к идее фашизма. Она не просто считала коммунизм своим заклятым врагом, но еще и видела ненавистных евреев в высших эшелонах ленинской партии. Стоило Бенито Муссолини захватить власть в Италии, как Ватикан заключил с ним официальное соглашение, известное как Латеранский договор 1929 года. По этой сделке католичество становилось единственной официальной религией Италии и получало монопольные права в вопросах рождений, брака, смерти и образования, а взамен призывало верующих голосовать за партию Муссолини. Папа Пий XI отзывался о дуче (что означает «вождь») как о «человеке, ниспосланном провидением». Выборы фигурировали в политической жизни Италии совсем недолго, но церковь все же настояла на роспуске центристских католических партий под руководством мирян и участвовала в создании псевдопартии «Католическое действие», копии которой позднее возникли еще в нескольких странах. Церковь была надежным союзником фашистских режимов в Испании, Португалии и Хорватии. Испанскому генералу Франко было позволено именовать свое вторжение в страну и уничтожение республики почетным титулом «La Crujada» — «крестовый поход». Ватикан то поддерживал, то отказывался критиковать опереточные потуги Муссолини воссоздать пародию на Римскую империю путем захвата Ливии, Абиссинии и Албании: в этих странах или вообще не было христиан, или христиане были неправильные, восточные. Оправдывая использование отравляющих газов и другие зверства в Абиссинии, Муссолини, среди прочего, даже назвал упорство ее обитателей в монофизитской ереси — неверной догме о воплощении Христа, осужденной папой Львом и Халкидонским собором в 451 году.
В Центральной и Восточной Европе дела обстояли едва ли лучше. В Венгрии церковь тепло приветствовала крайне правый военный переворот под руководством адмирала Хорти, как приветствовала она и аналогичные фашистские движения в Словакии и Австрии. (Во главе марионеточного нацистского режима в Словакии и вовсе стоял рукоположенный священник по имени отец Тисо.) Во время аншлюса австрийский кардинал с энтузиазмом встретил гитлеровское вторжение.
Во Франции крайне правые провозгласили «Meilleur Hitler Que Blum»[17] — иными словами, лучше немецкий диктатор-расист, чем законно избранный французский социалист-еврей. Такие католические фашистские организации, как «Аксьон франсез» Шарля Морра и «Огненный крест», не чураясь насилия, вели кампанию против французской демократии и не скрывали своей главной заботы: упадка Франции, начавшегося в 1899 году с оправдания капитана-еврея Альфреда Дрейфуса. После прихода немцев эти силы с готовностью пособничали в арестах и убийстве французских евреев, а также в депортации других французов в концентрационные лагеря. Вишистский режим, идя навстречу клерикалам, убрал лозунг 1789 года («Liberte, Egalite, Fraternite»[18]) с национальной валюты и заменил его девизом добропорядочного христианина:
«Famille, Travail, Patrie»[19].
Даже в Англии, где им симпатизировали гораздо меньше, фашисты все же нашли свою аудиторию в респектабельных кругах при посредстве таких интеллектуалов-католиков, как Томас Элиот и Ивлин Во.
В соседней Ирландии «синерубашечники» генерала О'Даффи (который посылал добровольцев в Испанию на помощь Франко), в сущности, были ответвлением католической церкви. Уже в апреле 1945 года, получив известие о смерти Гитлера, президент Имон де Валера надел цилиндр, вызвал служебную машину и отправился в немецкое консульство приносить официальные соболезнования. В результате таких настроений несколько католических государств, включая Ирландию, Испанию и Португалию, не были приняты в ООН в момент ее основания. Церковь приложила усилия, чтобы извиниться за все это, но пособничество фашизму — несмываемое пятно на ее истории. Оно было не кратковременным или поспешным решением, но, скорее, деловым альянсом, который развалился лишь после того, как эпоха фашизма стала достоянием истории.