Бог - не любовь: как религия все отравляет
Шрифт:
Кто бы размеренно вел небеса и огнями эфира
Был в состояньи везде согревать плодоносные земли
Иль одновременно быть повсюду во всякое время,
Чтобы и тучами тьму наводить, и чтоб ясное небо
Грома ударами бить, и чтоб молньи метать, и свои же
Храмы порой разносить, и, в пустынях сокрывшись, оттуда
Стрелы свирепо пускать, и, минуя нередко виновных,
Часто людей поражать, не достойных того и невинных?
Пер. с лат. Ф. Петровского.
Много сотен лет атомизм свирепо преследовался по всей христианской Европе на резонном основании, что объяснял природу гораздо лучше, чем религия. Но, подобно нервущейся мысленной нити, труд Лукреция продолжал жить в некоторых ученых умах. Исаак Ньютон, разумеется, был верующим (не только в христианство, но и в целый букет псевдонаук), но включил девяносто строк «De Rerum Natura» в первые черновики своих «Начал». «Пробирщик» Галилея, опубликованный в 1623 году, хотя прямо и
Учитывая террор против науки в первые столетия после воцарения христианства (Августин полагал, что языческие боги существуют на самом деле, но являются демонами, а Земле меньше шести тысяч лет), когда благоразумные люди на словах всегда платили дань религии, неудивительно, что возрождавшаяся философия нередко говорила обманчиво набожным языком. Последователи различных философских школ, дозволявшихся в Андалузии во времена ее недолгого расцвета, создали синтез учений Аристотеля, иудаизма, христианства и ислама. Им разрешалось обсуждать двоякость истины, а также сравнительный вес разума и откровения. Идею «двойственной истины» отстаивали последователи Аверроэса; ее же, по понятным причинам, строго осуждала церковь. Фрэнсис Бэкон, писавший во время правления королевы Елизаветы, говаривал (возможно, под влиянием Тертуллиана, утверждавшего, что от абсурда его вера только крепнет), что вера всего сильней, когда предмет ее наименее податлив разуму. Живший несколькими десятилетиями позже Пьер Бейль любил привести все возможные доводы разума против какого-либо верования, а под конец заключить: «тем более велик триумф выстоявшей веры». У нас есть основания полагать, что делал это он не только для того, чтобы избежать наказания. Не за горами было время, когда ирония сама станет наказывать и смущать фанатиков и буквалистов.
Но фанатики и буквалисты не могли уступить без арьергардных боев и масштабного возмездия. В течение недолгого, но славного времени в XVII столетии стойкая маленькая Голландия давала приют многим мыслителям, среди которых был и Бейль (переехавший туда в целях безопасности), и Рене Декарт (переехавший по той же причине). Именно в Голландии, за год до суда инквизиции над Галилеем, родился великий философ Барух Спиноза, отпрыск испанских и португальских евреев, которые, в свою очередь, эмигрировали в Голландию, спасаясь от гонений. 27 июля 1656 года старейшины амстердамской синагоги издали следующий «херем», то есть проклятие, или фетву, касательно трудов Спинозы:
По приговору ангелов и святых мы отлучаем, изгоняем, проклинаем и предаем анафеме Баруха де Эспинозу с согласия старейшин и сего святого собрания, в присутствии Священного Писания, силой 613 законов, в нем записанных, анафемой, какой Иисус Навин проклял Иерихон, проклятьем, какое наложил на детей Елисей, и всеми проклятьями, записанными в законе. Да будет он проклят днем и да будет он проклят ночью. Да будет он проклят, когда спит, да будет проклят, когда бодрствует, да будет проклят, когда выходит из дома и когда входит в дом. Господь да не помилует его, гнев и ярость Господа да воспылают отныне против сего человека и да наложат на него все проклятия, записанные в книге закона. Господь да не оставит под солнцем его имени и да изгонит его на погибель изо всех колен Израиля всеми проклятиями небес, что записаны в книге закона.
Многократное проклятие кончалось приказом всем евреям избегать любого контакта со Спинозой и под страхом наказания воздерживаться от чтения «любого труда, им сочиненного или написанного». (Кстати, под «проклятьем, какое наложил на детей Елисей», имеется в виду весьма нравоучительный библейский эпизод, в котором Елисей разозлился на детей, подтрунивавших над его лысиной, и попросил бога прислать медведиц, чтобы те порвали детей в клочья. Медведицы, сообщает Библия, не заставили себя ждать. Может, все-таки не зря Томас Пейн говорил, что не может верить религии, сеющей ужас в душе ребенка?)
Ватикан и кальвинистские власти Голландии горячо одобрили истеричную иудейскую анафему и принялись общими усилиями искоренять труды Спинозы по всей Европе. Разве он не сомневался в бессмертии души? Разве не призывал к отделению церкви от государства? Ату его! Это теперь презренного еретика считают автором самой оригинальной работы в истории философии о дихотомии души и тела, а его размышления о человеческой жизни принесли думающим людям больше истинного утешения, чем любая религия. До сих пор спорят, был ли Спиноза атеистом, и кажется странным, что нам приходится спорить о том, можно ли назвать атеизмом пантеизм. В терминологии пантеизма бог фигурирует, но в спинозовском определении бога, явленного во всей целостности природы, почти не остается места богу религии. Если всепроникающее, предвечное божество есть часть собственного творения, откуда взяться богу, который вмешивается в дела людей, — не говоря уже о боге, который ввязывается в кровавые деревенские стычки еврейских и арабских племен?
Спиноза сменил свое еврейское имя на Бенедикта, на двадцать лет пережил амстердамскую анафему и умер смертью настоящего стоика, до самого конца не оставляя спокойных, разумных бесед. Он умер от стеклянной пыли в легких. Всю свою жизнь он точил и полировал линзы для телескопов и медицины: прекрасное научное занятие для того, кто учил людей видеть острей и дальше. «Все наши нынешние философы, — писал Генрих Гейне, — возможно, о том часто и не догадываясь, смотрят сквозь очки, ошлифованные Барухом Спинозой». Через сто лет поэмы Гейне будут бросать в костер безмозглые нацистские громилы, считая, что даже ассимилированный еврей не может быть истинным немцем. Пугливые, отсталые евреи, которые подвергли остракизму Спинозу, выбросили жемчужину, стоившую всего их племени. Тело их отважнейшего сына было украдено и, можно не сомневаться, подвергнуто и другим ритуалам осквернения.
Спиноза предчувствовал это. В своих письмах он писал слово «Caute!» (что на латыни значит «будь осторожен»] и рисовал под ним розочку — знак хранить секрет. Секретничать ему приходилось не только в письмах: издателю своего знаменитого «Богословско-политического трактата» он представился под чужим именем, а авторскую страницу оставил пустой. Его запрещенные труды (многие из которых могли бы погибнуть вместе с ним, если бы не инициатива и смелость одного из друзей) вели подпольное существование в работах других. В «Историческом и критическом словаре» Пьера Бейля, вышедшем в 1697 году, ему отведена самая длинная статья. Работу Монтескье «О духе законов», появившуюся в 1748-м, сочли настолько близкой трудам Спинозы, что церковные власти Франции принудили автора отречься от еврейского чудовища и публично подтвердить свою веру в (христианского) творца. Великая французская «Энциклопедия» под редакцией Дени Дидро и Д'Аламбера, ставшая символом всей эпохи Просвещения, содержит огромную статью о Спинозе.
Я не хотел бы повторить грубейшую ошибку апологетов христианства. Они прикладывали неимоверные усилия, тщась доказать, что мудрецы, писавшие до прихода Христа, на самом деле были его пророками и предтечами. (Еще в XIX веке Уильям Эварт Глэдстоун перевел почем зря море бумаги, пытаясь представить христианами древних греков.) У меня нет права приписывать атеизм философам прошлого. Однако у меня есть право заметить, что из-за религиозной нетерпимости мы не только не знаем их сокровенных мыслей, но и едва не лишились их опубликованных книг. Даже Декарт, во многом конформист, благоразумно живший в более свободной атмосфере Нидерландов, предложил такие лаконичные слова для своего надгробия:
«Хорошо жил тот, кто хорошо прятался».
Нелегко, к примеру, определить, насколько искренними противниками религии были Пьер Бейль и Вольтер. Разумеется, святотатство и сатира были их излюбленным оружием, и ни один обладатель слепой веры не мог прочесть их труды без серьезного для этой веры ущерба. Их книги стали бестселлерами своего времени; благодаря им новые образованные слои общества уже не могли дословно верить библейским историям. Бейль наделал особенно много полезного шуму, показав, что деяния Давида, якобы написавшего псалмы, представляют собой карьеру беззастенчивого бандита. Он же отмечал нелепость утверждения, что религиозная вера улучшает поведение людей, а неверие ухудшает его. Такой вывод подсказывал здравый смысл, о нем свидетельствовали обширные наблюдения, и именно за его изложение и друзья, и враги подозревали Бейля в неявном, подспудном атеизме. При этом свои выводы он сопровождал — охранял — гораздо более многочисленными кивками в сторону ортодоксии, что, вероятно, и позволило появиться второму изданию его успешного труда. Вольтер уравновешивал собственные безжалостные насмешки над религией кое-какими проявлениями набожности и в шутку предложил одну половину его могилы (как же все-таки они все любили распространяться о своих похоронах!) расположить внутри церкви, а другую снаружи. Но тот же Вольтер отстаивал гражданские права и свободу совести в знаменитой кампании за оправдание протестанта Жана Каласа, которого сначала колесовали, предварительно раздробив кости молотками, а затем повесили за «преступную» попытку обратить одного из своих домашних в протестантство. Даже аристократ не был застрахован от преследований, о чем прекрасно знал и сам Вольтер, видавший Бастилию изнутри. Все это, по крайней мере, стоит иметь в виду.