Бог не Желает

Эриксон Стивен

Глава четвертая

Тридцать Первый легион по прибытии в Натилог едва имел две трети личного состава, ибо пересечение охваченного нежданными бурями океана обернулось катастрофой. И, как будто павшим духом солдатам недостало бед, слухи о пустынной чуме вынудили начальника гавани объявить карантин, окружив флот брандерами. Эта задержка с высадкой на берег стала первой в череде ошибок. Но зачем излишние подробности? Скажем лишь, настроения среди солдат ходили неприятные.

Бреф из Бесполезного Клада, "Истории о том и сём", Великая Библиотека Морна

В

прошлом Дамиска было мало поводов для гордости, и в мире было мало того, что он мог бы любить. По крайней мере, говоря о людях. Слишком много среди них было глупцов, не умеющих мыслить ясно даже ради спасения своей жизни. Хуже всего то, что они не сознавали свой глупости. Каждому провалу находили оправдание, в каждой неудаче был виноват кто-то другой. Глупцы всегда находили повод злиться, но не могли понять, что злятся из-за разочарования, а разочарованы они потому, что не понимают меру своей глупости.

Однако глупцов можно было извинить за их слова и поступки. Они же беспомощны, верно? Кому нет извинения, это умникам. Хотя и тут иное: даже умники иногда глупят, иногда творят ошибки среди разумных дел. Слишком часто, на взгляд Дамиска, умники понимают всё вокруг, но только не себя.

Да была ли цивилизация во всей человеческой истории, в которой честность не была редкостью? Честность к себе и другим, говоря точнее.

Дамиск много размышлял и всегда находил одну истину о себе самом. Он не был особенно умным, но и не был непроходимым глупцом. Не особенно любил людей, но ведь это относилось и к нему самому.

– Дело не в добре и зле, - говорил он Ренту, пока они сидели у костерка, ставшего почти не дававшими дыма углями.
– Нужно было тебя сразу предупредить: охотник проводит много времени наедине с собой. Слишком часто одинок, вот как. Так что, когда охотник находит компанию, что ж, его речам нет конца. Ты не против?

Громадина-полукровка помотал головой. Челюсть еще лоснилась от жира. Он был бос, но подошвы успели загрубеть. Он стащил кожаную тунику, чтобы отжать воду, но затем надел снова - иначе она могла высохнуть слишком быстро и покоробиться. То была туника раба, наверное, единственная вещь, подошедшая парню по размерам. Дамиск помог снять путы и спрятал подальше с глаз. Ум охотника еще не пришел к заключению, глуп Рент или умен, ведь Теблоры взрослеют медленно. Не физически, но умственно.

– Добро и зло, Рент. Мудрецы пишут и говорят об них всё время. Жрецы во храмах. Чиновники и порученцы. Говорят обо всём так, будто кто-то уже всё решил, какой-то бог или даже сама вселенная. Но таковых нет, а если есть, они молчат. И тогда эти смертные, мудрецы, жрецы и чиновники, они тянут шеи, сурово хмурят брови и объявляют, что именно им следует доверить все суждения. И они доказывают свои притязания обычным способом. Святые писания, имперский закон, городская стража, солдаты. Как всегда, острый-меч-в-тени наготове, таится за сладкими речами.

Дамиск помолчал. Было трудно судить, понимает ли Рент хоть что-то сказанное или слушает ли. Глупцы умеют надевать маску собранности и внимания, но маски эти не толще бумаги, а под ними что-то мелкое, потерянное в тумане.

– Я о том, что твоя мать не зла. Как и ты. Позволь сообщить тебе то, что открыла мне Воля, отдалив от цивилизации с ее паутиной лжи.
– Он воздел руки, ловя ладонями последние отсветы дня.
– Не добро и зло, не правильное и неправильное. Настоящие чаши, на которых нас взвешивают, Рент, куда как проще. Возьми жизнь, любую, краткую или долгую. Из чего она сделана? Ну, из выборов, обещаний, верований, загадок и страхов, целый список - всё, что ты делал и что думал. Вот из чего создана жизнь. Хочешь видеть ее с позиции добра и зла, правильного и неправильного? Это не путь Воли, ведь так люди судят других людей, но проблема в том, что ты не видишь истину на чашах весов, если глаза твои перекошены. А глаза перекошены у всех, признают они это или нет.

Дамиск смотрел в открытые ладони.
– Душа собирает пометки, Рент. Такие, какие ты найдешь в книге торговца. Иные выжжены на коже. Другие попали туда с поцелуем. Забудь добро и зло, правильное и неправильное. Думай вместо этого о страдании и благословении.
– Он помолчал, всматриваясь в тяжелые черты лица полукровки.
– Вот единственно значимая книга. Возьми жизнь, говорю я снова, и изучи. Выборы, дела, обещания. Что несло страдания, а что давало благословения?

Он поднял руки еще выше - и позволил им опуститься.
– Любая смертная душа живет тысячу раз, или больше, но это не значит, что на нее заведено тысяча книг. Нет, лишь одна, неизменная книга. Душа несет ее с собой каждый раз, вселяясь в тело, и тело играет до смерти, добавляя новые пометки. Страдания. Благословения. И нет пути бегства, обмана, записей не утаить. То, что я назвал Волей, есть лишь дикая природа, сама вселенная, и она ничего не забывает и никогда не моргает. И так душа платит за каждый выбор, каждое решение, обещание, нарушенное или исполненное.

– Платит? Чем?
– спросил Рент.

– Что вкладываешь, то получаешь. Проведи жизнь, заставляя людей страдать и мучиться, и в следующей жизни тебя ожидает то же самое. Этого не избежать. Весы правосудия, Рент, не упали нам на головы с небес. Нет, они лишь наше кривое зеркало.
– Он ткнул пальцем в грудь.
– Они тут. Правосудия в Вольных землях нет, поверь. Я всю жизнь искал его и не нашел. Нет, правосудие живет в душе каждого. И когда ты жульничаешь и думаешь, что всё скрыл - нет, не скрыл. Когда причиняешь кому-то страдания, самолично или своим бездействием, внутренняя книга фиксирует. И весы клонятся, и страдание вернется к тебе и однажды твоя душа познает отчаяние, которое несла другим.

Он мельком взглянул в лицо Рента и пожал плечами: - Твою мать изнасиловал Карса Орлонг, схваченный проклятием кровяного масла, и так получился ты. А она была запятнана маслом, став наполовину безумной, и не излечилась; но каким-то образом она смогла вырастить тебя, сберегая в безопасности. Рент, она страдала, но не по твоей вине. Нет, ты был ее благословением. Вот почему она отослала тебя, чтобы спасти.

Если сказанное слово способно ожогом отпечататься на лице слушателя, слово "благословение" было именно таким. Дамиск видел широко раскрытые глаза, и как потрясение медленно вонзает свое жало, глубоко, пока боль не перешла в тепло, словно в объятиях женщины. Этот мальчик даже не знал, что его любят, особенно мать. Дамиск беспокоился, что Рент не уловил хода его мысли. Он ошибался. Парню оставалось немало лет до полного взросления, это делало его похожим на дурачка, вялого и неуклюжего. Но он таковым не был.

Лишенная любви жизнь просыпается медленно. Зачастую - никогда.

– Дамиск?

– Да?

– Мать работала на мужчин в селении. В комнате. И они ей платили. Но потом она поработала со мной, прошлой ночью. Но не мог заплатить.
– Он сглотнул.
– Не думаю, что стал ей благословением.

Дамиск уставился на парня. Постарался говорить спокойно.
– И после... этого она выгнала тебя из дома?

Рент кивнул.

– Сказав, что перережет себе горло, если останешься.

Он снова кивнул.