Бог простит?
Шрифт:
– Он обещал пришлого попа показать, сбежал от прихода поп-то… – дьякон Федор в своем углу все так же сух и безличен.
– От патриарха посылали в село к нему, – Вонифатьев строго глянул в сторону дьякона, – подтвердилось все. Мученик он, за веру пострадал.
Входит Иван Неронов, за ним Аввакум.
Взоры всех обратились к нему, но не смутился молодой поп, двинулся к Вонифатьеву.
– Благослови, отче…
Царь Алексей Михайлович очень молод и лицом бел. Сопровождаемый своим другом постельничим Ртищевым тяжело несет он свои царские одежды,
Выпрямился Алексей Михайлович после благословения духовника своего Вонифатьева, остро, с любопытством взглянул прямо в глаза Аввакуму. Тот спокойно выдержал взгляд царя, в свою очередь серьезно глядя в лицо государю.
– Молод ты, давно ль в священниках? – государь жестом усадил окружающих.
– С двадцати двух лет…
– Наслышан о твоем благочестии, да о службе ревностной… Мало таких как ты в нашей церкви, мало…
– Учить священников надо, государь, книги церковные надобны, много книг. Да и школ нет, – Вонифатьев осторожен и сдержан, – отец Аввакум каждый день Священное писание прилежно читает, да таких людей на Руси мало…
Царь недвижим, рука подперла щеку, взгляд на пламени свечи.
– Старосту вашего, Ивана Родионова за самоуправство плетьми принародно били, к весне он сам новый дом тебе построит… Слышишь, отец Аввакум?
– Слышу, государь…
– Высок ты благочестием своим… Вижу, далеко в жизни своей пойдешь.
Неронов склонил голову в тихой улыбке, Никон сдержан, завистлив и подозрителен…
– Государь, с книгами решать надобно, – голос Вонифатьева тих, но настойчив.
– Надобно, – соглашается царь.
Аввакум подошел к Никону… Тот неприязненно покосился на него, отодвинулся…
– Великий Пост скоро… – царь испытующе взглянул на Аввакума, – а ну как отец Аввакум сущность свою в проповеди покажет, слово Божье прихожанам доведет? Думаю, что в силе словесной и Неронову, да и Никону не уступит…
– Молод еще Аввакумка проповеди с московских амвонов вещать, – Никон обижен и уязвлен, – да и бородой не вышел…
– Бывает, что борода долга, да ум короток… – дьякон Федор смотрит на царя прямо, – не верь завистникам, государь…
Голос Аввакума торжествен и звонок, внимательны «ревнители», царь Алексей, жадно впитывая слова молодого попа, постепенно словно бы наливается строгим величием и пониманием своего высокого предназначения…
– Оглянитесь окрест, все ли страны христианские Господа чтут с истинным благоговением? Все ли христиане, будь то католики или лютеране, все ли они бегут мирских соблазнов, все ли молят Господа о вечном спасении денно и нощно?.. Потому Царьград турки пожгли, православие потоптали…
Наша же русская земля Божьей милостью и молитвами пречистой Богородицы татар погнала, веру свою спасла, а с нею вместе и царство русское устояло. Император царьградский Иоанн недаром перед смертью своею рек: «В земле восточной больше всего православия, а Русь – высшее христианство…».
Зрите, православные, уже не храм святой Софии в Царьграде, а Успенский собор в Москве является центром православного мира, Рим первым принял христианство, да пал под язычниками, Византия стала вторым Римом, да заколебалась в вере, басурманам покорилась. Москва – третий Рим, здесь вершина православия и в этом сила русского царства. Придет день и все христианские страны сойдутся в единое царство русского православия ради, перейдут все христианские святыни из неправоверных Рима и Царьграда в истинно православную Московскую Русь…
– Нехитрое дело – псковского старца Филофея мысли пересказывать, – наклонился над ухом государя архимандрит Никон.
– Ты что же, отец Никон, другие мысли имеешь? – молодой царь взглянул строго, – через величие церкви величие стране пророчит Аввакум…
– Не дело, государь, такому человеку попом в заблудшей деревеньке сидеть, для церкви он в Москве нужнее, – с другой стороны клонит бороду к царю Ртищев, – здесь ему место найти надобно…
1652 год. Тишина под сводами столичного собора прерывается плавными вздохами церковного хора, унылый ритм заупокойной службы в тусклом свете жертвенных свечей хмурит и без того печальные лица людей, плотно стоящих в храме, так что перекреститься трудно, не то что положить поклон.
Бледен огонек тонкой свечи в пергаментно-прозрачных пальцах бывшего патриарха Московского Иосифа, отжившего свой век.
Царь не скрывает слез, но лицо уже озабочено думой о том, кого судьба пошлет в новые руководители Русской Православной Церкви, кто будет новым патриархом и его первым помощником в деле укрепления государства.
Здесь же иерархи, высшие сановники и бояре-советники Алексея Михайловича. Здесь же и знакомые уже лица Неронова, Вонифатьева, Аввакума, мелькают фигуры отцов Федора, Данилы, Лазаря, Логгина – будущих идеологов раскола.
Голос царя за кадром грустен и озабочен.
– Господи, один перед престолом своим стою, помоги, Боже, дай силы верный выбор сделать, человека достойного в патриархи определить… Отец Стефан стар и немощен, а то хорошо бы… Нет, помоложе кого… Из митрополитов только один Никон новгородский… Аввакум Петров молод совсем, да и горяч больно, Иван Неронов мягок, а здесь рука твердая нужна… Кроме Никона некого более, да уж горд больно митрополит… Эх, молод Аввакум, молод…
Царь крестится и, оглядываясь на своих ближайших советников в вере, ищет поддержки в одинаково бородатых, но все равно таких разных лицах.
Ярко блестит солнечный луч на золоченом боку витого подсвечника, падает на зеленое сукно стола, задевая чистый лист бумаги и остро очиненое гусиное перо на нем. Черный шелк рясы играет плавными складками на легком сухом теле протопопа Стефана Вонифатьева. Строго смотрит отец Стефан, рука его жмет край стола, другая туго натягивает цепь нагрудного креста.
Напряженные фигуры членов царского кружка «ревнителей благочестия» – вдоль стены покоя на длинной скамье.
– Пришел трудный час для церкви нашей, покинул этот мир святейший патриарх Иосиф. Государь просит нашего совета, надобно решать, кому быть главой русского православия… – Вонифатьев положил руку на чистый лист, – как решим, так в челобитной царю и отпишем…