Бог располагает!

Дюма-отец Александр

— Я тоже, — отозвался Самуил, не спуская с Юлиуса своего пронизывающего непостижимого взгляда.

— Но кого мне избрать ей в мужья, кому я был бы вправе завещать мое богатство? Никому, кроме Лотарио и тебя, я не могу оставить в наследство сумму достаточно значительную. А ты в качестве мужа Фредерики еще более немыслим, чем Лотарио.

— А! Ты так считаешь? — промолвил Самуил.

— Без сомнения. Слишком велика разница в возрасте. И потом — твой характер. Честно говоря, — прибавил Юлиус смеясь, — твоя натура, по-моему, не создана для того, чтобы сделать женщину счастливой.

— Однако, — произнес Самуил с некоторой горечью, — может статься, что сама Фредерика

придерживается несколько иного мнения.

— Если она думает иначе, — произнес Юлиус очень серьезно, — признаюсь тебе, что я первый постарался бы отговорить ее от подобного шага, который, на мой взгляд, был бы с ее стороны лишь необдуманным порывом благодарности.

— Я пошутил, — ледяным тоном прервал его Самуил. — Так ты, по-видимому, нашел более подходящее средство обогатить Фредерику, не компрометируя ее?

— Такое средство действительно есть.

— Говори, — обронил Самуил.

— Говорить об этом неловко и грустно, — начал Юлиус. — Ну, в двух словах, я решил вот что: брак здесь будет не более чем поводом, чем-то побочным, второстепенным… так вот, самый законный предлог для того, чтобы завещать Фредерике значительную часть моего состояния — это если… если она будет моей женой.

— Что ж! Я об этом тоже подумал, — спокойно отвечал Самуил.

— Ты думал об этом? — отозвался Юлиус не без некоторой печали. — Это и впрямь проще всего, таким образом все устроится. Адля этого брака, столь… гм… непродолжительного, трудно было бы найти условия более надежные и благоприятные, имея в виду супруга, который… словом, который не был бы таковым. И мне суждено не слишком долго оставаться обузой в ее жизни. Пройдет всего несколько месяцев, и я буду мертвым, а она — богатой. С любым другим такой брак стал бы для нее оковами, со мной же это свобода.

— Это более чем справедливо.

— Так ты одобряешь мою идею, Самуил?

— Полностью одобряю.

— Ты и в самом деле любишь Фредерику! Право, я не собираюсь ей долго докучать. А потом она на всю жизнь останется независимой. Ну, а я… в те немногие дни, что мне еще остались, она будет для меня светом и отрадой. Кроме того, ее дочернее послушание, такое очаровательное, сделается ее долгом и моим правом. Что ж! Коль скоро ты разделяешь мое мнение, не хочешь ли взять на себя заботу о том, чтобы подготовить ее к этой мысли? Как ты понимаешь, мне самому не совсем ловко начинать такой разговор, а я бы не хотел ни рассердить ее, ни ввести в заблуждение.

— Я сделаю все, что ты пожелаешь, — отозвался Самуил.

— Она у себя в комнате, — сказал Юлиус. — Было бы замечательно, если бы ты пошел к ней немедленно и все объяснил.

— Я отправляюсь прямо туда.

— Спасибо. Тебе нужно сказать ей о двух обстоятельствах, — произнес Юлиус с печальной усмешкой. — Во-первых, что я скоро умру, я обещаю ей это, так что пусть она не беспокоится. И, во-вторых, что до самого конца моя нежность будет исключительно отеческой, к ней не может и не должно примешаться никакое иное чувство, да я и не желал бы этого. Само собой разумеется, что тебе следует представить ей меня не в качестве мужа, а только как отца.

— Не беспокойся. Я сумею убедить ее.

— Ступай же. Это ей ты оказываешь услугу, ей, а не мне.

Самуил вышел.

Направляясь в комнату Фредерики, он бормотал сквозь зубы:

— Говорил же я ему, что неосторожность в два счета его прикончит! А это можно считать большой неосторожностью! Отеческая нежность, ха! Хотел бы я посмотреть, как бы ему удалось возыметь к ней нежность иного рода! Но напрасно он воображает, что я стану полагаться на его слово!

Ах, уж не сомневайся: хочешь ты того или нет, а я сделаю так, что все будет в полном порядке! Болван несчастный! Ведь мог спасти себя, стоило только отдать ее мне… Он упустил этот шанс. Тем хуже для него! Придется обвенчать с ним Фредерику, раз иного средства теперь нет. Но в противоположность тому, что происходит в «Гамлете», я берусь доказать, что остывшие блюда свадебного пира можно подать на стол во время другой церемонии. Устроим сначала свадьбу, а там останется только избавиться от мужа.

Он приостановился у дверей комнаты Фредерики.

— Теперь надо подготовить выход на сцену второго персонажа этой трагикомедии.

Он постучался, и Фредерика открыла ему.

XXVII

ПАУК ВНОВЬ ПЛЕТЕТ СВОЮ СЕТЬ

Входя в комнату Фредерики, Самуил принял чрезвычайно мрачный вид.

Его коварный замысел был прост.

«Она знает, что я люблю ее, — говорил он себе, — и вот я прошу ее руки для другого. Это не слишком похоже на действия влюбленного, по крайней мере в ее глазах: она ведь не знает, до какой степени я полон решимости разрубить этот едва завязанный узел. Что ж! Положительно необходимо превратить это в доказательство любви. Надо, чтобы все выглядело так, будто я временно отказываюсь от нее во имя ее блага. Я использую этот случай, чтобы предстать перед ней во всем блеске самоотречения и тем самым завоевать лавры великодушного героя. Теперь мне ясно, что любовные успехи всегда достигаются подобным образом: нужно лгать, чтобы женщина поверила тебе и полюбила. Я люблю Фредерику, следовательно, я пущу в ход ложь».

Фредерику поразило угрюмое выражение лица Самуила.

Она посмотрела на него в тревоге:

— Что случилось? Неужели графу фон Эбербаху стало хуже с тех пор, как я оставила его?

— Нет, успокойтесь, Фредерика. Здесь не он самый тяжелый больной.

— Так кто же тогда болен?

— Сядьте, — сказал Самуил. — Мне нужно поговорить с вами.

Фредерика села; Самуил придвинул стул и уселся с ней рядом.

— Я слушаю вас, — поторопила его девушка.

— Да, — заявил Самуил, — в этом доме, в этой комнате есть человек, который сейчас, в эту самую минуту, страдает сильнее, чем граф фон Эбербах.

— Да кто же это?

— Я.

— Вы, мой друг? — воскликнула Фредерика. — Что с вами?

— Когда вы сейчас оставили нас вдвоем, графа фон Эбербаха и меня, Юлиус вам сказал, что в нашем разговоре вы будете присутствовать. Он и в самом деле говорил со мной о вас. У него зародилась по поводу вас мечта, которая повергла меня в жестокую растерянность.

— Мечта, в которой замешана я?

— Она разрушает все мои мечты. Я вас люблю, Фредерика, вы об этом знаете, и я думаю, что вы должны это чувствовать. Я испытываю к вам чувство, не похожее на отеческую привязанность: я люблю вас ревниво, страстно. Поэтому, надеюсь, вы поймете и простите мне, что в первую минуту предложение Юлиуса причинило мне боль. Он просил у меня вашей руки.

— Моей руки? Но для кого же? — пролепетала девушка, и в ее взгляде молнией сверкнула надежда.

В самом деле, для кого граф фон Эбербах мог просить ее руки, если не для своего племянника Лотарио, о причине отъезда которого он, наконец, догадался или тот сам в письме открылся ему?

Однако первые же слова Самуила погасили в сердце бедной девочки эту зарю радостной надежды.

— Граф фон Эбербах просил вашей руки для самого себя, — объявил он.

— Возможно ли это?! — вскрикнула ошеломленная Фредерика.