Бог-Скорпион

Голдинг Уильям

— Никогда не было человека, который бы отказался от милости Патриарха. Этот человек грязен и должен пройти очищение. Бросьте его в яму.

Лжец стоял словно окаменев, пока не почувствовал, что стражники разворачиваются, чтобы отправиться в путь. Тогда он упал, и так и остался бы на песке, недвижимый, если бы стражи не ухватились за его руки, как за веревки. Отряд потащил Лжеца за собой. Его голова моталась беспомощно, рот был открыт. Толпа молча смотрела. Стражники протащили Лжеца по берегу и исчезли из вида.

И тогда все оставшиеся, которых невероятное происшествие, казалось, сплотило еще сильнее, чем прежде, вновь обратили свое внимание на коридор, который вел к Дому Бога. Дождавшись этого, избранные, которые так и стояли, держа свои

инструменты и чаши с напитком, двинулись с пением по проходу — вперед и вглубь. Исчезая в конце прохода из глаз, они одновременно делались и неслышны, так что чем меньше оставалось видимых фигур, тем больше пение слабело. Когда осталось всего две фигуры, пение сделалось таким тихим, что за пределами коридора, ведущего к Дому, его почти не было слышно. Потом наступил момент, когда осталась одна лишь фигура, потом — ни одной, и в конце коридора, там, где исчезли поющие, витал только, дрожа, слабый отзвук. Замерев и вытянув шеи, люди в толпе внимательно вслушивались, стараясь понять, существует ли еще звук или это только воспоминание о нем. Но наконец наступила бесспорная тишина, и печаль охватила оставшихся: ведь на каждом из них лежала забота о своей маленькой, хрупкой и временной жизни. Эта печаль нарастала по мере того, как пение слабело, и была так же бесспорна, как наступившая тишина. Печаль поднималась из глуби земли, и, чувствуя ее, женщины начали причитать: бить себя в грудь, рвать волосы на голове, мужчины же застонали, как пойманные в капкан звери. Волна горести не коснулась одних лишь избавляющих-от-скверны. Взяв еду, напитки и факелы, они запечатали вход магическими словами, поднесли яства и питие к щели и обратились с речью к немигающим глазам, смотревшим на них пристально из темноты. Потом, пройдя весь обратный путь по проходу и выступив за его пределы, они вместе с Мудрейшим отправились по тропе восвояси. Толпа постепенно рассеялась; одни уходили тропой, другие брели по воде, заливавшей поля. Остались только стражи и сразу же приступили к работе, забрасывая проход к Дому Бога песком и камнями.

* * *

Принц учился сидеть в позе бога. Мудрейший взял его от нянек, увел с собой и усадил в подходящее кресло. И теперь он сидел в полутемном пиршественном зале, сдвинув колени и ступни, выпятив грудь, подняв подбородок, открыв широко глаза и глядя в пространство. Он был в подогнанном к его детскому росту церемониальном облачении, заканчивающемся длинным шлейфом; скрещенные крюк и цеп он держал перед грудью. Красивый локон, свисавший прежде с его головы, был теперь сбрит, и под плотно надвинутым париком голова была гладкой, как полированный камень.

К парику прикреплена была высокая матерчатая корона, а к подбородку подвязана борода. Он сидел, стараясь дышать незаметно и не моргать; ему было тоскливо, от напряжения на глазах выступили слезы.

Мудрейший кругами ходил возле кресла. Единственным нарушавшим тишину звуком был легкий шорох его одежд.

— Неплохо, — проговорил Мудрейший, — очень недурно.

Круг за кругом. Слезинка скатилась из затуманенных глаз по щеке. Не в силах больше терпеть, Принц сильно моргнул.

— Что же это? — промолвил Мудрейший. — Ты делал все так хорошо, а потом взял и испортил. Глаза должны быть все время открыты, а слезы пусть катятся, это для блага народа. Помни: моргать запрещается.

— Я не могу не моргать. Все моргают.

— Ты не «все», — сурово ответил Мудрейший. — Ты будешь Богом и Патриархом, главой своего государства, тем, кто карает и милует.

— Но они же увидят слезы!

— Именно это они и должны увидеть. В этом заложен глубокий священный смысл. Как ты думаешь, может ли Бог, чьи глаза открыты, не плакать при виде того, что им предстает?

— Любой заплачет, если он должен таращиться и не может ни потереть глаза, ни моргнуть, — буркнул сердито Принц.

— «Любой» может моргать и тереть. В этом разница.

Принц выпрямился и снова уставился в полумрак. Он увидел, как в конце зала посветлел широкий

прямоугольник дверного проема, и понял, что солнечный свет пробирается ближе и ближе по коридору. Почувствовав вдруг, что больше не может, он закрыл глаза, склонил голову. Крюк и цеп звякнули на коленях. Мудрейший прервал хождение.

— Что же? Опять?

— Я не могу. Поддерживать небо… прыгать вверх-вниз на сестре… держать глаза открытыми… поднимать воду в реке…

Мудрейший резко ударил кулаком по ладони. На миг показалось, что он даст волю ярости. Но он овладел собой: опустив голову, проглотил комок в горле, выровнял постепенно дыхание.

— Слушай, дитя. Тебе непонятно, в какой мы опасности. Тебе непонятно, как мало осталось времени… Твоя сестра скрылась в своих покоях… Не хочет никого видеть… Вода в реке поднимается…

Он встал на колени и глянул Принцу в лицо:

— Ты должен справиться! И все будет в порядке. Я обещаю. Ну! Давай снова.

И Принц опять принял позу. Мудрейший внимательно наблюдал за ним.

— Да, так лучше. Теперь послушай. Я должен увидеть твою сестру; непременно. Поэтому я оставлю тебя одного. Не двигайся, пока солнце не пройдет путь до другой стороны дверного проема.

Он поднялся на ноги, слегка прикоснулся рукой к колену, отступил на три шага, повернулся и заспешил прочь.

Когда вдали замолк шелест его одежд, Принц вздохнул глубоко, поник и закрыл глаза. Посидев так, он поднял прозрачный от худобы локоть и потер щеку, потом повернулся на кресле, чтобы утишить боль, которую шлейф причинял его тощеньким ягодицам. Положил крюк и цеп на пол. Потом оглянулся быстро на вход и так резко сорвал с головы матерчатую корону, что прилегающий плотно парик слетел вместе с ней, оборвав и шнурок, который поддерживал бороду. Швырнув все это на крюк и цеп, он сгорбился, положил подбородок на сжатые в кулаки руки, а локти — на колени. Луч света, упавший на плиты пола, оказался в его поле зрения, и он стал смотреть на него. Зернышко света увеличивалось, превращалось во что-то похожее на бриллиант.

Неожиданно резко выпрямившись, Принц встал и принялся беспокойно бродить. Тук, тук — раздавались негромко шаги под сводами зала. По временам он посматривал на стены. Фигуры с птичьими и собачьими головами не плакали. Наконец он остановился. Встав спиной к свету, на середине, медленно поднял голову, глянул на темные балки, на наводящую ужас мощность стропил. Поспешно отпрянул в сторону, словно вдруг испугавшись, как бы они не рухнули на голову.

Мягко ступая, подкрался к выходу, выглянул в коридор. В дальнем конце, прислонившись к стене, стоял страж. Расправив сколько мог плечи, Принц твердым шагом пошел в направлении стража. Тот проснулся и вскинул копье в знак приветствия. Принц не ответил, повернул за угол. Там молодая служанка угодливо вжалась в стену, давая ему пройти. Он прошагал Дворец, весь насквозь, не обращая внимания на людей, встречавшихся по дороге, и наконец дошел до хозяйственных служб. Слабый шум доносился из кухонь. Он миновал поваров — они спали — и поварят, которые, чистя котлы, глазели одновременно по сторонам; миновал кухонный двор, где на вертелах медленно жарились над огнем гуси. Задняя калитка, выводившая к скалам, в пустыню, была открыта. Как бы решившись нырнуть, Принц набрал полные легкие воздуха, сжал кулаки и прошел сквозь нее.

За калиткой он чуть помедлил в тени ограды, оглядывая форму утесов, песчаные насыпи, вершины гор, упирающиеся в небо. Все было диким, пустынным. Нигде ничего похожего на приятную прохладу пальмовых рощ у воды, но зато много мест, где можно укрыться. Он начал карабкаться вверх, прячась, где удавалось, в короткие тени скал. Карабкаясь, он бормотал:

— Пусть она все это поддерживает.

Он плакал.

Споткнувшись, он потерял равновесие, присел на корточки за валуном, потом выглянул осторожно. Увидел: мужчина стоял на скале. Стоял на коленях, на камне. Профиль его был отчетливо виден, голова же опущена, будто солнце ударило по затылку.