Бог войны и любви
Шрифт:
Глухо, больно стукнувшее сердце подсказало ответ: да это же Моршан! Ей-Богу, Моршан… в одежде мастерового, в картузе, который на его рыжей французской голове выглядел нелепо, словно некая чужеродная приставка. Ангелина загородилась косынкою и велела «ваньке» немедля гнать обратно. Тот поворчал на барские причуды, однако все же поворотил коней — да с таким ором, что лишь глухой не полюбопытствовал бы, об чем крик. Ангелине оставалось только гадать, заметил ли ее Моршан, понял ли, зачем она приезжала. Сама она сейчас оказалась неспособна здраво мыслить — была охвачена всевластным ужасом при воспоминании о похотливых губах и руках Моршана, руках умелого кукольника, — а куклой, послушной, безропотной, была вчера она, Ангелина… ах, кошмар, стыдобушка… или вправду говорят, будто в каждой женщине сидит распутница? В ней-то, в Ангелине, точнехонько сидит — только и ждет своего часу показаться!
Не скоро Ангелина смогла отвлечься от мыслей о своем вчерашнем позоре и понять: мадам Жизель ей не доверяет и не иначе проклятущий Моршан сейчас выслеживал ее, Ангелину. Он хоть и француз, а, знать, из семьи Скотининых: что в голову залезло, то там и сидит, по словам автора «Недоросля». Не поверил, что сможет Ангелина смолчать, затаиться… И он не отступится от слежки за нею! Чудилось: теперь всякая сорока — ведьма, сплетница — в пособницах французов! То есть запросто к Меркурию не подступиться. А как?
Ответа не сыскалось ни одного, кроме вот какого: подыскать помощника. Хорошо бы человека стороннего — и благородного, чтобы на веру принял слова Ангелины о срочности и опасности, а вопросов лишних бы не задавал. Хорошо бы оказался он человек военный, быстро думающий и действующий… хорошо, был бы исполнен рыцарских чувств и побуждений во исполнение воли прекрасной дамы… Ангелина горько усмехнулась. Хорошо — а где взять такого человека. Не к первому же встречному обратиться!.. Может, уж проще к тому гусару, что квартирует у них? За обедом выведать о нем у деда что можно, а то, глядишь, и повезет — незнакомец окажется приглашен к барскому столу.
Нет, не повезло: Измайловы обедали сам-третей [42] , без гостей. Ангелина как бы невзначай упомянула незнакомца на рыжем коне — и ничего утешительного в ответ не услышала. Был то военный курьер, разбитной баловень судьбы, привезший деду с оказией письма от друзей. Дед знал курьера мало, известно было только, что у него преизрядное состояние: до семидесяти тысяч дохода — но если будет продолжать играть, то скоро лишится удовольствия хвастать своим богатством! Курьер всякий вечер проводил в каких-то притонах за картами, где и трубки, и пунш, и смелое обхождение без разбора лет и пола, а потом рассказывал князю, что пирушки таковы разгульны были, таково в крови играло цимлянское (да и липец [43] пился залпом из стаканов, куда вливались по три бутылки разом), что доходило и до драк: вчера воротился за полночь, с подбитым глазом, прихрамывая. Однако костяшки пальцев в кровь ободраны — знать, и сам кому-то приложил знатно! А потом ужинал всего ничего: десять яиц да курицу откушать изволил…
42
Сам-третей — сесть за стол втроем, без гостей.
43
Брага на липовом меду.
Ясное дело: к такому бретеру и гуляке, пьянице и (наверняка!) дамскому угоднику Ангелине обращаться не стоит. Вот и выходит, что не на кого ей надеяться, кроме как на себя!
И чем больше она думала об этом, тем больше ей сия мысль нравилась. Что же такого? Додумалась же она своим слабым женским умишком до военного предназначения лодки-самолетки? Додумалась! Что же и далее не поднапрячься и не докумекать: ежели никак нельзя днем попасть к Меркурию, стало быть, надо к нему идти затемно. А ежели не обойти людского торжища (балаган привлекает к себе массу народу, надо полагать, на представлении будет аншлаг!), то и Ангелине надо в это торжище замешаться и, суматохой воспользовавшись, из балагана выскользнуть в тот самый миг, когда знаменитый Транже начнет свои хождения по потолку и всякий будет увлечен им. А чтобы уж наверное не привлекать к себе пристального внимания, следует появиться в балагане переодетой по-простому… Хоть бы в платье и косынке милосердной сестры! Вот заодно и приличный предлог выскользнуть нынче вечером из дому: отправилась, мол, в госпиталь — и все дело!
Сказано — сделано. Чуть стемнело, Ангелина была уже за воротами — и быстрые ноги понесли ее к Арзамасской заставе. К счастью, на полпути удалось остановить извозчика, так что к началу представления она не опоздала.
Она хотела взять дорогое место, да вовремя спохватилась: не в ее простеньком платьишке сидеть рядом с разряженными барынями! И нечего на глаза лезть, да и сама она сюда не затем пришла, чтобы на штуки цирковые любоваться: сойдет местечко и повыше, под самой крышей, возле боковой лестницы, ведущей на галерею, а оттуда — вниз, к забору вокруг мастерских Дружинина.
Народу собралось — не сочтешь. А скольким еще не досталось мест! Но Транже, выйдя на арену, успокоил: мол, завтра все увидят еще более красочное представление — и бесплатно. В публике начался рокот: выходит, сегодня понапрасну деньги плачены?! Но вот забили барабаны — и представление началось.
Возможно, сей Транже и впрямь слыл превеликим жонглером, вольтижером и акробатом — во всяком случае, зрители стонали от восторга, пока он устраивал вокруг себя круговерть из множества как бы самолетающих предметов, совершал прыжки и кульбиты; вертелся мельницей на поднятом довольно высоко канате; а после, заставив себя раскачать, бросился в повешенный перед ним бумажный тамбур — и выскочил оттуда переодетый старухой.
И это еще малая толика была его проделок, которым Ангелина, надо признать, уделила весьма небольшое внимание: осматривалась и оглядывалась, силясь высмотреть Моршана, ибо не сомневалась, что он где-то здесь. И ругала себя, что не воспользовалась мгновением — и не ускользнула раньше, а все еще сидит здесь, как пришитая…
И предчувствия ее не обманули: она увидела-таки Моршана!
Как раз Транже возвестил, что начинает смертельный аттракцион, гвоздь программы: хождение по потолку — и нагнулся, прицепляя к ногам железные крючья, похожие на длинные-предлинные когти. В это время два высоких человека, доселе помогавшие ему — то канат натягивали, то подавали обручи, сабли, кубы, необходимые для его жонглерского мастерства, то в барабаны били, то выкликали следующий номер, — теперь взяли каждый по охапке готовых к зажжению факелов — при них же имелось и по одному горящему — и двинулись по лестничкам наверх, под самый купол, очевидно, чтобы лучше осветить зрителям это самое предстоящее хождение по потолку. На них Ангелина доселе не обращала никакого внимания, а сейчас, бросив мимолетный взгляд, зажала ладошками рот, чтобы не закричать: прямо к ней шел… Ламираль! Переодетый под циркового служителя, в остроконечном колпаке, меняющем, конечно, его лицо, но отнюдь не до неузнаваемости. Да уж Ангелина всякого из этой троицы где угодно узнала бы… но как не взбрело ей в голову на служителей раньше посмотреть?! Этот — Ламираль; второй, ростом пониже, что поднимается сейчас по противоположной лестничке, — Сен-Венсен. А где же Моршан? На арене никого нет, кроме Транже… И тут же Ангелине показалось, будто она сходит с ума, ибо она узнала наконец Моршана, и сердце ее приостановилось. Ну да, ведь все представление она пялилась куда угодно, только не на арену, не на Транже. «Слона-то я и не приметил», — как сказал бы господин Крылов! Что же, весь вечер дорога к Меркурию была вовсе свободна, а она, Ангелина, повинуясь собственной глупости, держала себя на привязи?
И вот теперь… теперь-то ей не ускользнуть, теперь Ламираль ее как пить дать увидит!
Она заерзала на доске, служившей сиденьем, готовая хоть под эту шаткую лавочку забраться, но не было, не было никакой возможности исчезнуть с глаз Ламираля! Мысленно взмолилась Господу, чтобы на миг сделал ее невидимой, как вдруг… вдруг чьи-то руки схватили ее за плечи и так дернули, что Ангелина едва не опрокинулась навзничь, а в следующее мгновение к губам ее прижались чьи-то горячие губы; и хоть Ангелина была ошеломлена почти до потери сознания, все-таки малой оставшейся толики его хватило, чтобы понять: Ламираль прошел мимо «целующейся парочки», не заметив и не узнав Ангелину, а развязный молодчик — кто бы он ни был! — спас если не жизнь ее, то уж репутацию — наверное. В другое время он, несомненно, заслужил бы хорошей пощечины, но сейчас Ангелина, одним рывком высвободившись из наглых рук, обернулась и в негодовании только закипела:
— Ты смеешь?.. — и осеклась, уставившись в узкие, вприщур, серо-стальные глаза, глядевшие на нее без улыбки, сурово, точно приказывая что-то… в незабываемые глаза, хоть видела она их в жизни всего только дважды, сначала на волжском берегу, а потом в закутках дома мадам Жизель… в глаза ремесленника, с которым предавалась страсти, в глаза «водяного», с которым занималась тем же самым, — глаза Никиты Аргамакова, ибо рядом с нею сидел не кто иной, как он.
Опять он!