Бог войны и любви
Шрифт:
— «Это словно бы послужило для обоих сигналом сбросить с себя всю одежду, чему летняя жара весьма способствовала, — читала между тем графиня. — Девушке было не больше восемнадцати лет. Черты лица у нее правильные и приятные, фигура превосходная, и я не могла не позавидовать ее созревшей обворожительной груди, полушария которой так прелестно наполняла плоть.
Молодой джентльмен был высок и крепок. Тело его, ладно скроенное и мощно сшитое — широкие плечи, обширная грудь; а мужская прелесть, казалось, вырывалась из густых зарослей вьющихся волос, которые разошлись по бедрам и поднялись по животу до самого пупка; вид у той прелести крепкий и прямой, но размеры меня прямо-таки испугали…»
А ты хоть успела увидеть то, чем была уничтожена твоя невинность? — сладчайшим голоском проговорила мадам Жизель, и Ангелина не сразу поняла, что это уже вопрос к ней, а не продолжение заманчивого чтения, ибо, чего греха таить, сии «Мемуары» вдруг показались ей необычайно увлекательны. Вся кровь бросилась ей в лицо, стоило лишь понять, что мадам Жизель заметила этот интерес! Ангелина даже испытала некое разочарование, когда француженка захлопнула книжку; впрочем, Ангелина тут же дала себе слово где угодно и как угодно раздобыть заманчивое произведение Фанни Хилл. Книжка выглядела объемистой и, верно, вся была наполнена множеством полезных сведений.
А теперь вновь пришла пора подумать о том, как убраться восвояси.
— Действие происходит в одном из лондонских maisons de joie [37] , — дружелюбно пояснила мадам Жизель. — Как ты поняла, для лучшего образования глупеньких девиц там была устроена такая просмотровая комнатка. Книжка сия была напечатана более чем полвека назад, и с тех пор наука обольщения весьма продвинулась. Скажем, в Париже мне приходилось бывать в домах, где в стене имелось особое смотровое оконце, занавешенное гобеленом, картиною или просто шторою. Когда собирались гости, хозяйка вдруг отдергивала сию штору или сдвигала в сторону гобелен — и взору ничего не подозревающей публики представала еще более прелестная картина, чем та, которую убрала хозяйка. Двое молодых и красивых любовников, мужчина и женщина (или трое, четверо, или только женщины, или только мужчины, добавила вскользь хозяйка, вызвав у Ангелины новое сомнение в здравости ее рассудка: да разве такое бывает? Разве не вдвоем — лишь женщина и мужчина — предаются любви?! Что за наваждения бесовские?!), играли друг с дружкою в постели, да столь умело и талантливо, что это действовало на публику покрепче elixir d'amour! [38] Мне приходилось бывать в компаниях, где мало знакомые люди уже через миг срывали друг с друга одежды и, подражая зрелищу за стеклянной стеною, образовывали на ковре настоящую кучу малу, причем самые скромницы, самые недотроги громче других поощряли сразу нескольких мужчин, ублажавших их: «Allez ferme? Allez toujours!..» [39] Ты ведь тоже слывешь за скромницу, не так ли? — невиннейшим голоском обратилась мадам Жизель к Ангелине, и та отпрянула, отвернулась, уверенная, что проницательная француженка все поняла: от нее не укрылось, что Ангелина сейчас как бы видела эту сладострастную игру на роскошном ковре — и себя, обнаженную, распростертую под тяжестью мужского тела… тел? Но как же это мужчины могут любострастничать с женщиною сразу вдвоем или втроем? Ведь сама природа все устроила иначе… Господи, о чем она? Как удалось мадам Жизель вдруг внушить ей, что самая завидная участь — стать жертвою пылких страстей?!
37
Домов веселья ( фр.).
38
Любовного напитка ( фр.).
39
Ну еще, крепче, сильнее! ( фр.)
— Ах, Анжель, как загорелись твои глазки… — тихо, маняще рассмеялась мадам Жизель, но руки ее, стиснувшие ладони Ангелины, которая безуспешно пыталась закрыть лицо или хотя бы отвернуться, были отнюдь не мягки — напротив, они держали мертвой хваткой! — Как приятно будет тебя обучить, дорогая! Если ты так разохотилась только от слов, от воображаемой картины, то что же начнешь вытворять, когда к тебе прикоснутся знающие свое дело мужчины?.. На это стоит посмотреть, право же, стоит! Как ты полагаешь, Фабьен… да ну, прекрати, что ты трясешься, как институтка? — с досадой прикрикнула она на сына, все еще сидевшего, сжавшись, в углу. — Тебе же нравятся такие «живые картины», глядишь, и сам распалишься настолько, что сможешь взять свою ненаглядную Анжель. А не сам, так другие помогут, покажут, каким лучше путем в нее войти! Может быть, тебе как раз и нужно предаться с нею всяким непристойностям, чтобы излечиться от этой глупой любви!
Она залилась клокочущим хохотом, и Ангелину вновь стала бить дрожь. Соблазнительная игра закончилась. Надвигалась опасность!
Не раздумывая, Ангелина сорвалась с диванчика и метнулась к двери так проворно, что мадам Жизель не успела ее остановить. Но, прорываясь сквозь портьеры, Ангелина с силой ударилась обо что-то и, не удержавшись на ногах, упала.
Какой-то мужчина тут же вздернул ее с полу и, прижав к себе, принялся разглядывать с похотливой улыбкой.
— А, та самая не в меру любопытная крошка?! Это она хочет обучиться премудростям актерской игры? Охотно стану ее партнером. А непременно нужно разделить ее на троих, а, графиня? Я ведь и сам вполне могу играть акт за актом, без отдыха. И даже если пущу в ход только руки, любая женщина будет умолять о продолжении. Сами знаете, мадам! — Он выразительно взглянул на графиню, но Ангелина ничего не замечала и почти не слышала ничего. С нее было достаточно того, что она узнала этот грубый голос, эти рыжие волосы.
Моршан! Она в руках Моршана!
— А где же Ламираль и Сен-Венсен? — нахмурилась графиня. — Бал идет к концу, гости вот-вот начнут расходиться, а мне нужно достаточное число зрителей!
— Не извольте беспокоиться, мадам, — раздался сдавленный, какой-то носовой голос, и в комнату вступили еще двое мужчин, причем один из них зажимал окровавленным платком нос.
— Мы пытались поймать негодяя, — пояснил второй, и Ангелина узнала Ламираля, уже без женских тряпок, — но, увы, у этого русского оказались преизрядные кулаки, а бегает он, как английская скаковая лошадь… И так же берет барьеры: перескочил забор с места — да еще задел ногой беднягу Сен-Венсена.
В голосе Ламираля звучало нескрываемое злорадство; Ангелина же от всего сердца поблагодарила «этого русского», оставившего кровавый след на физиономии французского шпиона. К тому же, кем бы он ни был, он даровал ей несколько мгновений неземного, волшебного блаженства.
О Господи, да в уме ли она?
Если Ангелина правильно поняла графиню, ей сейчас даруют свои милости сразу трое!
Она забилась, пытаясь вырваться, но Моршан держал крепко.
— Да, Сен-Венсен, тебе не повезло, — произнес он с нарочитой грустью. — Внаклон ты теперь работать не сможешь, так что девчонка достанется нам с Ламиралем.
— Ну вот еще! — так же деланно обиделся Сен-Венсен. — Я тебе не уступлю!
— Никто никому не будет уступать! — умиротворяющим тоном проговорила графиня. — Вы ляжете втроем на ковре — и наша русская бабочка будет порхать с одного на другого, как с цветка на цветок.
— Со стебелька на стебелек! — поправил, усмехнувшись, Моршан — и так внезапно и сноровисто вздернул платье и сорочку Ангелины вверх до пояса, что она даже не успела вскрикнуть.
А потом голос у нее пропал, ибо то, что она в этот момент ощущала и видела, было в равной степени невозможно… пугающе… и жутко, и искусительно — все враз!
Сен-Венсен живо расстегнул штаны и повалился на ковер, дурашливо хихикая и задирая ноги. Ангелина завороженно уставилась на то, что поигрывало и металось меж его ногами, невольно вспомнив: «…Вид у той прелести был крепкий и прямой, но размеры меня прямо-таки испугали…»
Ламираль помирал со смеху, глядя на причуды приятеля, и никак не мог справиться с пуговицами штанов. А Моршан тем временем бесцеремонно шарил у Ангелины между ног, хрипло дыша ей в ухо и бормоча какие-то непристойности. От всего этого у Ангелины подогнулись, ослабли колени, томительная, сладостная боль расползлась по чреслам, и предательская, словно бы извне прокравшаяся мысль: «А вдруг это будет не страшно, а приятно?..» — уже не показалась ни позорной, ни отвратительной. Краешком сознания, холодно и отстраненно, Ангелина успела понять, что плоть предает ее, что жажда наслаждения, разбуженная некогда Никитою, безраздельно властвует над ее мыслями и чувствами, однако эта отрезвляющая мысль тотчас отлетела, ибо оказалось, что руки Моршана и впрямь знали толк в женском естестве.
— Остановитесь, господа! Остановитесь! — послышался резкий, с командирскими интонациями, голос мадам Жизель, и Ангелина, как ни была ошеломлена происходящим, поразилась той власти, которую эта женщина имела даже над опьяненными желанием мужчинами. Сен-Венсен приподнялся, Ламираль оставил возню с пуговицами, а Моршан так вовсе отпустил Ангелину — и она неминуемо упала бы, словно тряпичная кукла, не окажись рядом Фабьена, который успел подхватить ее и усадить на диванчик. И от прикосновения этих дружеских рук, так надежно обнимающих ее, Ангелина с облегчением ощутила: похоть, опьянение, безрассудное томление враз спали с нее, как шелуха. Остался только страх — и надежда, что Фабьен не покинет ее. Но что он может сделать?!