Бог войны и любви
Шрифт:
Теперь она помнила все, что было с Ангелиной до того мгновения, как та лишилась сознания на задворках дружининских мастерских; теперь она помнила все, что происходило с Анжель с того мгновения, как она осознала себя беженкой и женою Фабьена. Она не помнила, не знала ответа лишь на один свой постоянный вопрос, и сейчас выкрикнула его в лживое, как эти румяна, изморщиненное лицо мадам Жизель:
— Почему?! Зачем вы это сделали?!
Ангелина боялась, что та отмолчится или опять наплетет какой-нибудь невнятицы, разгадывая которую запутаешься, как муха в паутине, но нет: черные, все еще яркие и выразительные глаза графини де Лоран… или д'Армонти?.. сверкнули такой торжествующей ненавистью, что Ангелина похолодела, поняла, что сейчас ей все откроется.
Обеих била дрожь: одну — от потрясения, другую — от ледяных тисков мокрой одежды, но мадам Жизель, казалось, забыла о ноябрьской стуже, о том, что промокла насквозь: ее согревала жажда мести:
— Будь моя воля, я сожгла бы тебя живьем на глазах у твоих безумных деда с бабкою! Впрочем, надеюсь, что они и так будто на раскаленной сковородке подскакивают, вспоминая о тебе! Ведь они получили письмо о том, что ты решила сбежать с Фабьеном, ибо влюблена в него и уверена, что на твой брак с соплеменником Наполеона согласия дано не будет.
— Я не писала никакого… — пролепетала Ангелина — и осеклась.
Так вот откуда началась липкая нить лжи, опутавшая ее, как будто коконом! При этом сама мысль о страстной любви к Фабьену показалась ей такой нелепой, что она лишь плечами пожала. И тут же заныло сердце от жалости к старому князю и княгине. Какой позор навалился на них в лихую годину войны! Сколько же они слез пролили, как настрадались! Ну ничего, скоро, скоро, совсем скоро Ангелина вернется и утешит их.
— Это придумал Фабьен, — со слезами на глазах выдохнула мадам Жизель. — Мой несчастный сын, он сгорал по тебе, он был одержим тобою, он истинно любил тебя, даже больную, даже безумную, даже ничего не соображающую, ибо ты была именно такой, когда Моршан принес тебя в наш дом.
— Мор-ша-ан… — с ненавистью прошипела Ангелина, и мадам Жизель выплюнула ехидный смешок:
— Ты и его вспомнила? И… комнату со стеклянной стеной?
— Вспомнила, — глухо проговорила Ангелина. — И вам припомню, мадам Жизель!
— Нет, — медленно покачала та растрепанной головою, и длинные черные пряди, словно змеи, засновали по ее плечам и груди. — Мое имя — графиня Гизелла д'Армонти.
— Ну хоть это правда! — кивнула Ангелина. — А сына вашего действительно звали Фабьен? Или это — тоже ложь?
Губы графини растянулись в лютой гримасе, даже клыки обнажились, словно у волчицы, готовой перервать жертве горло.
— Его звали так же, как отца: Сильвестр-Фабьен-Жозеф. Так же, как его отца! — Она сорвалась на крик. — О, это рок, это рок! Какая злая сила измыслила, чтобы мать погубила моего несчастного, обожаемого брата, а дочь — его сына? О небо, почему даешь надо мною такую власть этому проклятому роду?
Отчаяние графини д'Армонти было столь велико, что казалось наигранным.
— Ага! — радостно воскликнула Ангелина. — Я так и знала, что вы и сейчас лжете! Значит, Фабьен — вовсе не сын ваш, а племянник!
— Он сын мой и моего брата, — устало проговорила мадам Жизель, словно у нее вдруг разом кончились все силы. — С тех пор как нам было по пятнадцать лет, с тех пор как мы жили в родных венгерских горах, на прекрасном голубом Дунае, мы с Сильвестром страстно любили друг друга. Нас разлучили людские предрассудки, я вышла замуж за старого французского графа, но сына родила от того, кого любила. Мы вынуждены были таить свою страсть. Сильвестр был красив, как греческий бог… о, как он был красив! — Мадам Жизель мечтательно покачала головой, и глаза ее затуманились. — Женщины не давали ему проходу, да и он ни одной не пропускал. Я только смеялась, зная: он все равно вернется ко мне, обогащенный новым опытом, и мы вместе посмеемся над очередной обманутой дурочкой. И так было всегда — до тех пор, пока Сильвестр не встретил жену русского министра Марию Корф…
Ангелина кивнула. Она уже догадалась, о чем сейчас пойдет речь. Вот наконец и открывается завеса тайны, завеса многолетней ненависти!
— Она вскружила ему голову! — воскликнула графиня. — Она пленила его, приковала к себе цепями страсти… и хладнокровно использовала его, а сама мечтала об одном: завоевать любовь своего мужа, барона с ледяным сердцем! По ее наущению Сильвестр даже вызвал на дуэль Корфа. Он был воском в руках своей любовницы, ибо и впрямь любил ее, в то время как Мария топтала его, как ничтожный прах! Я знала: пока Мария равнодушна к Сильвестру, он не успокоится. Он всегда хотел только недостижимого. И я посоветовала ему убить Корфа, но так, чтобы никто не вздумал подозревать его. Все было устроено…
— Но мой отец жив! — воскликнула Ангелина.
— Жив, увы! — воздела руки мадам Жизель, и, несмотря на всю серьезность момента, Анжелина едва не прыснула, так нелепо выглядела графиня, демонстрировавшая свое отчаяние. — Он остался жив, хотя его долгое время все считали мертвым, в том числе и Мария, и сам Сильвестр. И что-то надломилось в душе брата, что-то сломалось навеки! Он не смог простить себе этого убийства, хотя не раз побеждал своих врагов на дуэли. И он пал… от руки твоей матери, Марии Корф! А все, что осталось мне, — это месть! Если мне не удалось вырвать ледяное сердце Корфа, то я могу выцарапать глаза тебе — ибо они точь-в-точь как у него!
И мадам Жизель кинулась на Ангелину, выставив перед собой скрюченные пальцы. Но Оливье и Гарофано вовремя ее перехватили, сообразив наконец, что пора вмешаться.
Ангелина даже не шелохнулась. Стояла, понурив голову, негодуя, почему ее родители оказались так немилостивы к ней?
Почему никогда не рассказывали о том сплетении судеб и событий, в которое, оказывается, она была вовлечена еще до своего рождения. Считали ее глупышкой, ничего не способной понять? Ждали подходящего часа? Или просто забыли, отмели прошлое, будто ненужный мусор?.. А зря, а напрасно, ибо из этого мусора проросли злые цветы, отравившие ее настоящее, а из настоящего уже тянутся ростки в будущее, и только Богу ведомо, что ждет ее в будущем.
Она подняла голову и взглянула на мадам Жизель, которую с великим трудом удерживали двое мужчин, ибо ярость придавала ей силы: ярость от того, что она так и не увидела слез и боли на лице Ангелины. О месть, страсть мелких душ! Как она мила жестоким, бессердечным, убогим натурам — особенно когда зло можно творить безнаказанно, упиваясь неведением глупой жертвы. Ну что же, все, что было, — чудовищно, страшно, однако ведь — позади! Осталось только повернуть обратно, и если несчастная, забитая Анжель как-то пробрела этот путь, то уж Ангелина — с ее новым знанием, новыми силами, обновленной душой! — пройдет наверняка!