Бог войны и любви
Шрифт:
Оливье отвесил последний поклон и вернулся в комнату, к окну. Золоченая карета, запряженная шестеркой цугом, тронулась с места, и когда плюмаж первой лошади коснулся гостиничных ворот, а колеса экипажа загрохотали по мостовой перед домом де ла Фонтейнов, он принялся отбивать чечетку, бешено рукоплеща и издавая какой-то дикарский вопль. Потом подошел к кровати, весьма непочтительно щелкнул тетушку в лоб, да так, что та завалилась набок, задернул занавеси алькова и, нагнувшись, рывком извлек из-под кровати что-то пыльное, смятое и растрепанное, оказавшееся Ангелиной. Заключив ее в объятия, Оливье воскликнул:
— Наконец-то! Наконец-то! Теперь я богат! Богат, как Крез!
— Они уехали? — недоверчиво спросила Ангелина, высвобождаясь, вновь наклоняясь, отыскивая под кроватью туфлю и надевая ее на свою босую ногу.
— Фью! — хохоча, замахал руками Оливье. — Улетели! Исчезли! Умчались!
— Я чуть со страху не умерла, когда этот старикашка поймал меня за пятку, — пожаловалась Ангелина, принимаясь поправлять вконец растрепанную прическу.
Оливье чуть не подавился:
— За ногу?! Тебя?! — Его даже холодом обдало, однако французская ирония оказалась сильнее тревожного чувства. — Я ему сказал, будто это кошка, и он поверил! О-хо-хо!
Ангелина мгновение смотрела на него, потом пожала плечами и повернулась к зеркалу. Ей страшно хотелось задать Оливье один вопрос, но гордость не позволяла, достаточно она перед ним сегодня унижалась, выставив свое условие, при котором только и соглашалась помочь ему. Оливье тогда почувствовал, что попался в свою же ловушку, и горько пожалел о том, что, стараясь склонить Анжель на свою сторону, рассказал ей случай, вычитанный из «занимательных историй» Таллемана де Рео.
Согласно этой книге, некая бедная вдова нотариуса купила у старьевщика потертую куртку, за подкладкой которой нашла бумаги, где говорилось: «В подвале такого-то дома, на глубине шести футов под землей, в таком-то месте (оно было точно указано) зарыто столько-то золота в кувшинах». Вдова эта, зная, что генеральный наместник города тоже вдов и бездетен, рассказала ему про клад, но дом не назвала и предложила на ней жениться — тогда, мол, раскроет тайну до конца. Тот согласился; клад разыскали, генеральный наместник сдержал слово и женился на вдове.
Оливье-то вспомнил эту старинную историю лишь для того, чтобы показать Анжель, какие невероятные случаи порою помогают людям разбогатеть; и нельзя же, глупо же из-за непонятной щепетильности отказываться от того, что само идет в руки, однако эта легкомысленная, взбалмошная русская сочла рассказанное за подсказку и поступила… как истинная француженка — а ведь они известны своей практичностью! Она согласилась помочь Оливье при одном условии: тот женится на ней и признает ее ребенка своим. Оливье опешил. Да и сама Ангелина чувствовала себя не очень-то уверенно. Вот уж не думала она, что когда-нибудь придется чуть ли не силой принуждать мужчину жениться на себе! И если бы не ребенок…
В конце концов, когда первые минуты взаимного смущения миновали, оба, не сговариваясь, решили, что им достанется не худший на свете супруг (супруга), а потому они, как говорится, ударили по рукам. Однако теперь, когда все осталось позади, Ангелина вдруг почувствовала, что Оливье не прочь дать отбой. Ох, не зря та вдова потребовала, чтобы городской наместник сперва женился на ней, и только потом указала ему дом, где таились сокровища. Вот что значит вдова нотариуса! А она, Ангелина, и нотариусов-то видела сегодня впервые в жизни. Следовало бы, конечно, чтобы они сперва совершили акт бракосочетания, а уж потом приступили к завещанию, но уж тогда-то оно вряд ли было бы составлено. А теперь, получив свое, Оливье думает — стоит ли выполнять обещание, данное любовнице? В первый ли раз мужчины обманывают женщин обещаниями жениться? И кого из них за это постигла Божья кара?
Ангелина смотрела на взгрустнувшего Оливье — и словно бы читала по его лицу все эти мысли. И это сейчас, когда времени прошло всего ничего. А уж завтра-то поутру, когда придет пора идти в ратушу и в церковь… Полно, да увидит ли его Ангелина завтра утром? Может, проснется в доме одна, брошенная, покинутая, наедине с непохороненной покойницей, а Оливье в это время уже проделает часть пути до Парижа? Нет, он так не поступит. Он ведь знает, что его доброе имя в руках Анжель. Но если так… если так, не подвергается ли опасности она сама, потому что ее молчание Оливье может обеспечить только двумя способами: жениться — или…
Оливье вдруг резко повернулся, и Ангелине почудилось выражение мрачной решимости на его лице. Навязчивый, безрассудный, липкий страх овладел ею. Она метнулась к двери, толкнула ее изо всех сил — и с разгона влетела в объятия какого-то человека, пытавшегося открыть дверь с другой стороны.
Ангелина вскрикнула, Оливье вскрикнул, вскрикнул и незваный гость, в котором любовники не сразу узнали благополучно уехавшего в гостиницу нотариуса де Мона.
— Прошу прощения, — произнес де Мон, неохотно выпуская из объятий едва не лишившуюся чувств Ангелину и ставя на стол канделябр, очевидно, взятый им внизу, у лестницы. — Прошу прощения, однако я счел необходимым вернуться.
— Вы… что-то забыли? — спросил Оливье, причем начало фразы пропищал, а потом сорвался на хрип и зашелся кашлем; Оливье надеялся, что чертов де Мон не заметил маленького шажка, который он сделал, чтобы загородить предательскую щель в занавесях.
— Да нет, — ответил де Мон, так пристально глядя на Оливье, что тот понял: его маневры не остались незамеченными. — Я пришел, чтобы кое о чем напомнить вам, сударь… и вам, сударыня, — прибавил он, отвешивая полупоклон и бросая быстрый, но очень внимательный взгляд в сторону Ангелины, поспешившей сесть, ибо ноги у нее подкашивались.
— Напомнить? — со вздохом облегчения повторил Оливье, который вообразил уже Бог весть что, а оказалось — забыты скорее всего какие-то мелочи. — О чем?
— О том, что некоторые преступления ведут людей на галеры, а иногда и к позорному столбу, — изрек де Мон, и Оливье тоже поспешил сесть.
— К какому столбу? — проблеял он, не соображая, что говорит, и был остановлен суровым взглядом де Мона:
— Пока что вопросы задаю я! Понятно?
— По-по… — только и смог вымолвить Оливье, однако избыток отчаянных кивков с его стороны вполне возместил недостаток слов.