Богачи
Шрифт:
Наконец он ушел, сменив тихий и скучный дом на яркий свет и оглушительную музыку ночного клуба. Тиффани чувствовала себя как человек, приготовившийся пойти на веселую вечеринку, которому в последний момент сказали, что она не состоится. Поставив на столик возле софы чашку кофе и пепельницу, Тиффани вытянулась на ней с новым романом в руках. Она принялась было читать, но буквы прыгали у нее перед глазами и, с трудом одолев две страницы, она отложила книгу и стала смотреть в потолок.
В эту минуту она думала не об Акселе. Мысли обратились к сыну, любовь к которому она старалась изжить из своего сердца и которого все же не переставала ощущать как частичку себя самой. Девять месяцев она мучительно вынашивала его, готовясь к тому, чтобы отвергнуть физически и морально, как только настанет срок. Но раздался его первый крик, и каждая клетка ее тела наполнилась слепым материнским обожанием и воспротивилась необходимости расстаться с ним. Теперь, когда тайна его рождения была предана огласке, Тиффани с новой силой переживала потерю ребенка. Слезы невольно навернулись на глаза: она плакала от жалости к сыну, который до конца жизни будет нести на себе бремя позора. Она плакала потому, что никогда еще не чувствовала себя такой бесконечно одинокой.
«Мыльная опера» в постановке Ханта Келлермана, как и предполагалось, стала занимать лидирующие места в рейтингах телевизионных программ. Он упивался своим успехом и с удовольствием давал интервью «Варьете» и «Голливуд репортер».
Наконец Хант достиг той вершины, к которой всегда стремился. Он получил полную свободу в выборе сценаристов, актеров и проведении съемок, более того, ему предоставили право голоса в обсуждении общей сюжетной линии. Уже отснятых серий хватило бы для демонстрации на протяжении двух сезонов, и Голливуд продлил с ним контракт.
Хант чувствовал себя победителем в честной и суровой борьбе. Он упивался своей работой и готов был отдавать ей все силы и время без остатка. Его карьера стремительно шла в гору, и, казалось, большего от жизни пожелать нельзя.
И тем не менее Хант не мог сказать, что он счастлив. Он не переставал то и дело задаваться вопросом, почему его личная жизнь пресна и противна, как выдохшееся пиво. Ведь она более менее устоялась и прояснилась. Гус и Мэт вполне счастливы, хорошо успевают в школе и души не чают в Хетси, пожилой домоправительнице, которая окружила их материнской заботой и лаской, вплоть до того, что через день балует домашними сладкими булочками с кремом. Мануэль, нанятый для того, чтобы отвозить сыновей в школу и забирать их оттуда, подружился с детьми и в любую минуту готов поиграть с ними в футбол на лужайке, окруженной великолепными розовыми кустами.
С Джони они расстались окончательно. Она проходит курс лечения в клинике и согласилась на развод при условии, что ее пожизненное содержание будет составлять половину капитала Ханта. Этого, по ее мнению, достаточно, чтобы вернуться в Нью-Йорк и снова посвятить себя актерской карьере, мечту о которой она продолжала лелеять. Хант искренне желал ей успеха.
В радужной картинке его нынешней жизни был один черный штрих, который временами разрастался до таких размеров, что поглощал все остальные цвета. Особенно часто это случалось по ночам, когда черное пятно превращалось в огромного монстра, навевающего кошмарные сны или, наоборот, вынуждающего до рассвета мучиться от бессонницы. Дело в том, что Хант был безнадежно одинок. Танцевал ли он на вечеринке, оказывался ли в постели с какой-нибудь случайной девицей или работал по восемнадцать часов в сутки, одиночество подтачивало его изнутри, как огромный ненасытный червь. Хант понимал, что причина этому в его разлуке с Тиффани. Каждый раз, когда он думал о ней, его сердце разрывалось от боли.
Как-то, приехав на студию, Хант оказался свидетелем скандальной сцены. Известная актриса, игравшая главную роль в сериале, громогласно возмущалась тем, что актеру, приглашенному на роль ее сына, давно перевалило за тридцать пять. Тот факт что он выглядел на десять лет моложе примы, дела не менял.
— На его фоне я буду выглядеть старухой! — кричала она. — Замените его кем-нибудь не старше девятнадцати!
Съемочная группа отмалчивалась. Да и самому Ханту не хотелось становиться козлом отпущения и открывать ей глаза на то, что она в таком возрасте, когда вполне возможен сын не только тридцати пяти лет, но и постарше.
— Взгляни-ка на это! — сказал ему сценарист, протягивая журнал и разряжая таким образом грозовую атмосферу, которую Хант уже с трудом выдерживал, готовый в любую секунду сорваться на грубость. — Невероятная история! Может, изменить ее немного и ввести в сюжет? А что, зрители любят подобные штучки!
— Дай я посмотрю. — Хант взял журнал.
— Дело там вот в чем: английскому графу нужен наследник, а его жена бесплодна. Тогда она решает… Эй, Хант, что с тобой?
Хант жадно вчитывался в строчки, и его лицо серело на глазах.
С момента катастрофы прошло четверо суток, а Гарри все еще был в коме. Морган неотступно находилась рядом с ним, но ее попытки докричаться до мужа ни к чему не приводили. «Гарри! Гарри, это я, Морган! Ты слышишь меня, любимый?» — шептала она ему в самое ухо.
Никогда еще Морган не испытывала такого страха и не страдала от одиночества столь остро, как теперь. Целый свет, казалось, ополчился против нее. Она оказалась во враждебном кольце семьи, знакомых и прессы. В том, какова будет реакция Гарри, когда он придет в себя, Морган не сомневалась. Она отметала саму мысль о том, что он может умереть. Морган вдруг почувствовала, что нуждается в нем, в его любви, слепом обожании и поддержке. Рядом с ней всегда находились друзья, на которых она могла опереться — в течение последних двух лет таким человеком для нее был муж. Без Гарри ее мнимые успехи в высшем свете развеются в прах, она имеет вес в обществе лишь до той поры, покуда является его женой. Не кто иной, как Гарри, составляет основу ее благополучия и процветания, сама по себе она ничто. А значит, он обязан поправиться. Их брак должен иметь продолжение.
Морган склонилась к его бледному лицу с заострившимися, как у покойника, чертами. Ни единый мускул не дрогнул на нем, когда она заговорила, роняя слезы на больничную пижаму:
— Гарри! Гарри, ты меня слышишь?
Она вдруг ощутила сильнейшую потребность сказать Гарри, как любит его и нуждается в нем.
Леди Элизабет Гринли звонила компаньону Гарри Джону Инглеби-Райту каждое утро, как только он приходил в галерею. Джон был единственным человеком, у которого она могла узнать новости о Гарри. В клинике, где он лежал, ей отказались сообщить что-либо о состоянии его здоровья, поскольку она не входила в число родственников. В шотландском замке и в доме на площади Монпелье телефон безмолвствовал. Элизабет не находила себе места от горя и ни с кем не могла им поделиться. Гарри был единственной и неизменной любовью в ее жизни, поэтому мысль о том, что он может умереть, не умещалась в ее сознании.
— Боюсь, что не смогу сказать вам ничего определенного, — ответил ей Джон утром пятого дня. — Состояние Гарри по-прежнему тяжелое, никаких изменений в нем не наблюдается.
На самом деле он недавно говорил с Морган и узнал, что прогноз врачей более чем неутешительный. Однако доводить это до сведения Элизабет ему не хотелось — она и без того невероятно страдала.
— Я послала ему цветы… хотя, наверное, напрасно. Он ведь без сознания… — подавляя рыдания в голосе, сказала Элизабет.
— Вовсе не напрасно. Когда Гарри поправится, он узнает об этом, — постарался ободрить ее Джон. — Морган говорит, что в клинику ежедневно приходят сотни телеграмм и писем, и она все их хранит, чтобы потом передать Гарри.
«Это я, а не она, должна быть сейчас рядом с ним! — рвался крик из груди Элизабет. — Почему именно ей суждено такое счастье? Я всегда любила и буду любить его!» Вслух она произнесла:
— Большое спасибо, Джон. Вы ведь сообщите мне, если узнаете что-нибудь новое?