Богатые — такие разные.Том 2

Ховач Сьюзан

— Может быть, мы смогли бы договориться с Ралфом о более длительном сроке.

— Никогда. Он хочет, чтобы ребенок был с ним, и добьется этого. Это будет его расплата со мной за то, что я так вызывающе его оставила на глазах всей публики. — Она молча поднесла дрожавшей рукой спичку к сигарете и добавила холодным голосом, выдававшим ее тревогу: — Я не хочу видеть его, когда он родится. Пусть меня считают матерью, отказавшейся от ребенка. Это для меня единственная возможность.

— Позволь мне повидаться с Ралфом. Я уверен…

— Ты ничего не можешь сделать, Корнелиус. Я думала об этом сорок восемь часов, перебрала все варианты. Мне двадцать лет, я совершила ужаснейшую ошибку в своей личной жизни, и мне осталась одна надежда

устоять и принять решения, которые повредят как можно меньше каждому, кого это касается. Моя главная забота не о себе, а о тебе. Я не хочу, чтобы ты оказался погребенным под развалинами моего первого брака. Не хочу, чтобы у тебя случился нервный срыв. Не хочу, чтобы ты втянулся в бесконечные судебные разбирательства с Ралфом. Я уже достаточно навредила твоей карьере, а ты ни разу не упрекнул меня ни единым словом. Ты заслуживаешь большего, чем бесконечные сцены и постоянные тревоги. Я потеряла Себастьяна. Это ужасно, но я должна это принять. Мне предстоит потерять и второго ребенка. Это не менее ужасно, но я должна принять и это. Но я выиграла тебя, а ты для меня самый важный человек на свете, и жить без тебя я не могу. Я представляю наше будущее и знаю, что все будет хорошо, Корнелиус, когда мы поженимся и когда у нас будут собственные дети.

Наши стаканы стояли на столе нетронутыми. Зашел слуга, сказавший, что меня просят к телефону, и тут же вышел.

Позднее, когда я принял душ и Алисия смотрела, как я одевался к обеду, мы занялись планами будущей семейной жизни.

— Я хочу, по меньшей мере, семерых детей, — сказала Алисия. — Мне нравится быть беременной и рожать. Это дает мне ощущение могущества. Порой мне жаль мужчин, которым не суждено этого испытать никогда.

Я улыбнулся ей в зеркало, перед которым завязывал галстук.

— Нам предстоит основать династию! — широко улыбаясь, проговорил я. — Не меньше пяти сыновей…

— Шесть, — сказала она. — На одного больше, чем у Рокфеллеров.

По ее бледной коже растеклась легкая краска, а круглые темные глаза засияли. Я понимал, что мысли о наших будущих детях помогали ей справиться с ее утратами, и поддержал ее династические мечтания. Мы дали имена всем шестерым сыновьям и даже пофантазировали насчет их будущей карьеры.

— Я люблю тебя, — крепко обнимая меня, сказала Алисия, когда мы решили, что Корнелиус Младший создаст Фонд изящных искусств, а Пол возглавит банк. — Только бы осуществление наших мечтаний не отодвинулось надолго! — задумчиво проговорила она.

— Я постараюсь его приблизить.

— Но у меня нет юридических оснований для развода с Ралфом! Как ты заставишь его развестись?

— Успокойся, — сказал я. — Я попробую с ним договориться.

Поскольку он женился на деньгах, я подумал, что за деньги он пойдет и на развод.

И не ошибся.

Развод стоил мне миллион долларов. Алисии я об этом ничего не сказал. И не потому, что мне было стыдно за себя, а потому, что мне было стыдно за него, продавшего ее таким образом. Я решил сделать все, чтобы его политическая карьера в Вашингтоне никогда не состоялась. Слишком ничтожным он был человеком.

— Я дам вам еще миллион за Себастьяна и за новорожденного ребенка, — сказал я Ралфу, но он, к моему удивлению, отверг это предложение.

— Вы получаете мою жену, — ответил он. — Поскольку она вела себя, как последняя шлюха, за нее платить вам приходится. Но никакие деньги на свете не стоят моих детей, и вы можете ей сказать, что я не отдам их ей ни при каких обстоятельствах.

Разумеется, я ничего Алисии не сказал. Она была так взволнована тем, что Ралф согласился на развод, что я не хотел ничем омрачать ее радости. Вместо этого я взял ее с собой на Западное побережье, отправившись по делам в Лос-Анджелес, и волшебное очарование Калифорнии принесло ей желанное облегчение после тяжелых дней, пережитых в Нью-Йорке.

Никто не понимал Алисию так, как я. Все считали ее холодной, никогда не выказывавшей никаких признаков волнения, надменной, смотревшей на всех свысока. Женщины к ней ревновали. Они критиковали ее одежду, называя ее слишком аскетической, и считали неестественным ее пренебрежение макияжем, но им и в голову не приходило, что она была слишком красива, чтобы прибегать к косметике или гоняться за модой. Мужчины восхищались ею, но их пугала ее сдержанность. Их нервировал ее тщательно культивируемый скучающий вид и отталкивало ее рассчитанное отсутствие живости, но они не понимали, что эта манера держать себя в свете была защитной оболочкой глубоко страдавшего человека. Жизнь рано научила Алисию пониманию, что разочарования человек не испытывает тогда, когда ничего не ожидает, и поэтому энтузиазм в ее глазах был лестницей к крушению иллюзий, а заинтересованность — темной аллеей, ведущей в мир разочарований. Ее отец, человек холодный и отстраненный, был вечно занят своим бизнесом. Мать умерла молодой, а мачеха считала падчерицу обузой. В детстве Алисию либо держали в школе-интернате, либо отправляли в Европу, где одна гувернантка сменяла другую. А когда она оказалась достаточно взрослой для замужества, мачеха убедила ее выйти за первого же мужчину, сделавшего ей предложение. Отец Алисии одобрил кандидатуру Ралфа, который проработал к тому времени уже десять лет в банке «Блэз, Адамс, Ладлау энд Бэйли», и Алисия быстро решила, что он будет ее спасителем, который вырвет ее из ее несчастливого дома и увезет в рай на белом коне.

И вышла за него замуж.

Но сразу после окончания медового месяца она стала редко видеть своего спасителя, да и раем не пахло. Первое время она не обращала на это внимания, так как забеременела, и все ее мысли занимал будущий ребенок, но, в конце концов, ей стало ясно, что всепоглощающий интерес Ралфа был направлен не на нее, а на политику. В Олбани она чувствовала себя одинокой, а решение Ралфа поторопиться со вторым ребенком еще больше изолировало ее от мира. Она была уверена, что этот шаг Ралфа имел единственной целью успокоить ее, но когда приехала в Нью-Йорк с ежегодным визитом к родителям и услышала телефонный разговор между Ралфом и мачехой, то, наконец, поняла, как ею помыкали и как эксплуатировали.

Отец Алисии был миллионером, а она его единственным ребенком. Мать оставила ей состояние больше трех миллионов долларов. Политические амбиции Ралфа обходились дорого, а мачеха очень хотела избавиться от Алисии. И они вступили в жестокий и отвратительный сговор.

— Ты первый, кто меня полюбил, — говорила Алисия. И я подумал о том, как трудно далось это признание человеку, заслуживавшему любви с первого дня своего появления на свет. Я видел все, что пряталось за ее маской, за холодностью, высокомерием и тоской. Я встречался с подобным постоянно и наконец, начал понимать, что мог отбросить это в сторону. Как и я, Алисия была робкой. Она безнадежно желала, чтобы ее любили не за ее деньги, а за то, что она сама представляла собой. Под скорлупой ледяной холодности скрывалась сильная, страстная и чувственная женщина. — …И ты единственный, кто меня понимает, — добавила она, когда мы, прижавшись друг к другу, лежали на круглой кровати в нашем безвкусном номере отеля. — Мне так хороню с тобой… хорошо, даже когда мы молчим. Я люблю наше молчание.

Мы пробыли в Лос-Анджелесе всего три дня, когда Вивьен получила от меня развод и, словно в ознаменование этого, родила нашего с нею ребенка. Был сочельник, и когда раздался телефонный звонок и я услышал голос Эмили, то просто подумал, что она решила нас поздравить с наступавшим Рождеством.

Мы нежились все на той же декадентской круглой кровати, когда зазвонил телефон. Алисия читала журнал «Тру-Стори», я корпел над кроссвордом, и оба мы то и дело запускали руку в мешочек с арахисом. Мы не сняли трубку, но через несколько секунд в дверь постучала моя секретарша и сказала, что звонит из Нью-Йорка моя сестра.