Богатырские хроники. Театрология
Шрифт:
Я часто думал о власти: что она такое? И кажется мне, что власть — это то же, что вода и хлеб, и без нее не прожил бы человек. Бывает власть сладко-мучительная, когда властитель мучается и гордится тем, что властвует над собой. Бывает власть жестокая, покоряющая без любви, одним лишь страхом. Разная власть бывает. Но любят люди власть, и без нее ничто бы не двигалось. А я хотел уйти из-под чьей бы то ни было власти и быть сам по себе. Но это мне не удавалось. Моя мать имела власть надо мной в силу своей бесконечной любви. Власть имели надо мной и Алеша с Ильей — власть товарищества. Власть имели и те вещи, которые вошли в мою жизнь с Учителем и последующими странствиями: не мог я
Святополк, без сомнения, принадлежал к тем, кто любит власть подлую: ты поверил мне, а я завладею твоею жизнью и сделаю с нею все, что захочу, да еще посмеюсь над тобой. Сходную власть любил и Волхв, только желанная ему власть была безграничной и тайной, и не любил Волхв выставлять ее на свет.
Итак, Болеслав оставил Русь, как, впрочем, оставил себе и киевскую казну; проклял Святополка и зарекся когда-либо помогать русским.
Одновременно с этими известиями, вызвавшими ликование в Новгороде, дошло до меня и такое: вскоре после бегства Болеслава из Киева и избиения поляков на Южной Руси, пронеслась в Киев черная стая, вожак ее ворвался в покои князя Святополка, и кричал на него, и сделался князь болен, и отдавал только те приказы, которые одобрял вожак, находившийся при нем неотлучно. Но выбор, который мог сделать Святополк, был теперь не очень велик.
Я много думал, что двигало им, когда он избавлялся от верного своего союзника, и пришел к мысли, что зло, творимое Святополком, переполнило чашу Богова терпения, и тот наказал его: лишил разума. А если нашим союзником был теперь Бог, думал я, то кто против нас?
Ярослав летал по дворцу, как на крыльях. Легко чувствовать себя победителем, когда Бог помогает тебе, негодному. А кто трепетал несколько месяцев назад? Кто полагал далекий Новгород опасным местом и норовил сбежать за море к варягам? Чьи это ладьи рубил Илья с новгородцами? Ох, Ярослав, Ярослав, голова как вода в озере: подует ветер — растревожится, выглянет солнце — успокоится.
Ярослав скомандовал поход. Стали готовить войско.
— Лишили боги Святополка разума, — качал головой Илья, уклончиво говоря «боги», по своему обыкновению не обижая ни старых, ни новых богов, — а Ярославу разума не прибавили. Что твой кочет — распустил перья, а то, что кошка в кустах, о том и не думает.
— Вопрос в том, какая кошка, — сказал я. — С кем драться? Кого позовет Святополк?
— Как кого? — нахмурился Илья. — Степь.
Степь… Было, было время, когда Степь приходила ко мне на помощь, было, да прошло.
Далеко от Руси, в горах Таврии, стоит Крепость. Это один из оплотов недоброй Силы, каких не так уж много на земле. И совсем еще зеленым юнцом, в свой первый подвиг, приехал я в Крепость, оставленный Учителем на ночной дороге, потому что Учитель бросал Меня в богатырское море подвигов, и, выплыву я или нет, зависело теперь только от меня; и говорил я с Властителем Крепости, и убедил его в том, что один у нас враг теперь — Волхв, и дважды приходил мне Властитель Крепости на выручку, надо было только поехать на северный рубеж степей и передать: началась волчья охота, Добрыня зовет. Но умер Властитель Крепости, а нового я не знал, да и не договориться мне было с ним второй раз: однажды только такая великая удача бывает.
Ярослав не спешил. Надо было ждать, покуда настанет лето: не начинают войны зимой, разве только в случае крайней нужды. Да и наши силы были еще невелики: колебался народ, под чье начало становиться — Святополково или Ярославово.
Приближался солнцеворот: оттепели должны были переломиться в весну. Я всегда любил эти талые сумерки, когда день уже пересиливает ночь, свет — темень, когда сумерки тянутся, тянутся, и пахнет необыкновенно — еще не землею, но уже и не снегом; талой водой, должно быть. Наливаются синевой сосульки, вжимается в землю снег, движутся тени, свежо кругом: на весну, на весну! И вот шел я таким талым вечером из бани, ощущая, как наливается жизнью мое поношенное тело, вдыхая студеный вечерний воздух, выглядывая приметы весны, шел и услыхал вдруг восторженный крик:
— Поленица! Поленица приехала!
Я остановился в изумлении. Поленица приехала! Сколько лет я странствовал по Руси, не видал ни одной и никто не видал. Говорили, что были поленицы при Святогоре-богатыре, в старое время, а потом канули куда-то. Одно только имя осталось на Руси — поленица.
Поленицы старины, о которых рассказывали, были дивнее богатыря. Это были девицы, севшие на коней и взявшие меч в руки — и не шутя как-нибудь, а по-богатырски. И в княжеские палаты безбоязно ходили, и на битву выезжали, и подчас Силу имели — а женская Сила особенная, ее мужчине часто и не одолеть вовсе… Женщины-богатыри, одним словом. Но и при Святогоре были поленицы очень редки, и про них уж таких небылиц наплели — и летали они на конях, и мертвых воскрешали, а как начинали мечом махать — так рати долой. Но исчезли с Русской земли поленицы, исчезли — и вот, неужто появились снова? Как могло так случиться, что мы, богатыри, просмотрели? Да и вообще — и поленицы учились у богатырей, обычно у отцов или братьев, а то и мужей. А где сейчас такие богатыри, что могут учить? Не знал я таких, кроме нас троих. И к чему это появление поленицы при новгородском дворе, накануне похода на Святополка? Чья Сила явилась в Новгород? Кто помогает князю Ярославу?
Я заспешил во дворец.
На дороге мне попался Илья — совершенно ошеломленный.
— Слыхал, Добрыня, — набросился он на меня, — девка-поленица приехала! И сразу к князю пошла!
— Подожди, Илья, ты сам-то ее видел?
— Не видел! — раздраженно отмахнулся Илья. — И видеть не хочу! Снова девки на коней сели! Понятное дело, там, где подвиг уже почти кончен, много Помощничков набегает!
— Этого подвига на всех хватит, — сказал я.
— А Ярослав-то — сразу к ней! Чертова сила — бабы! — Илья в отчаянии сплюнул.
— Это ты, Илья, кого бабами называешь, полениц, что ли? — раздался насмешливый голос Алеши.
— Ты… пересмешник! У тебя подвиг из-под носа уводят, — заворчал Илья, — а ты хаханьки! Поди лучше пощупай, что у нее под подолом!
— Так без руки останусь, — посмеивался Алеша, — поленицы они, знаешь, какие…
— Тьфу на тебя…
— Поговорить бы с ней, — только и успел сказать я, как почувствовал спиной, что сзади кто-то стоит.
Илья и Алеша уже смотрели туда, округлив глаза. Я повернулся.
Поленица. В женской одежде, но перепоясана мечом и кинжалом — тяжелыми, мужскими. Меч и кинжал северной, варяжской, работы, отметил я мельком.
Сама поленица была высока, крепка в кости, синеглаза, русоголова, белоброва — северная дочка. Крепкое ее тело так и дышало здоровьем; я успел уже ощутить тонкий голосок ее Силы, но тут поленица поклонилась и заговорила:
— Не я кланяюсь вам, богатыри, Русская земля кланяется. Не обидьте сироту, примите в учение. Обузой не буду, от невеликого лиха сама отобьюсь, а когда от великого отбиваться будете, глядишь, и помогу чем. Не к князю Ярославу шла — к вам шла.