Богатырские хроники. Театрология
Шрифт:
— Нет, — помотал он головой.
— И что я очень люблю князя Владимира?
— Ты его вовсе не любишь. Он причинил тебе зло.
Морщины на лбу князя разгладились.
— Отлично! Так с чем ты приехал, Добрыня?
Я усмехнулся про себя. С такими детьми Волхва действительно нетрудно справиться: надо только подставлять им нужную часть своих мыслей. А мыслей у каждого много.
— С чем может приехать опальный богатырь? Говорить с дерзающим князем.
— Отлично! Говори!
— Многие таят обиду на князя Владимира. Но не каждому удастся отплатить за обиду. И надо знать, кому это удастся. И это — можно знать.
— Ворожба? — вскинулся князь. — Мне уже ворожили.
— Я знаю, кто тебе ворожил. Пятидесяти с небольшим лет, маленького роста, борода с проседью, скованный в движениях, щуплый, глаза — как уголья.
— Откуда ты знаешь? — задохнулся князь.
«Ну и дети у Владимира», — подумал я мельком.
— И ты его раньше никогда не видел. И он исчез, как только наворожил.
— Я всегда слыхал, что твоя Сила велика, Добрыня, — с уважением сказал князь. — Ты поворожишь мне? Ты будешь со мной? — И он жадно схватил меня за руку.
— Я поворожу. И если мы увидим славное будущее, я буду с тобой.
— Отлично! Назад, во дворец!
«Только бы Волхва не оказалось сейчас в Новгороде», — подумал я.
Я долго ходил по комнатам дворца, выбирая нужную. То здесь, то там я чувствовал враждебную мне Силу Волхва. «Не то ли я почувствовал бы и в Киеве», — подумал я мрачно. Наконец я нашел нужное: комнату с очагом, в которой отсутствовала проклятая Сила.
Я разжег очаг и стал варить травы. Князь болтал всякую ерунду — что-то насчет обид на отца и как он сам будет мудро править. Я ни о чем его не расспрашивал: яснее ясного было, чьих это рук дело и что это все значит.
— Слушай меня внимательно, князь. Сейчас мы будем смотреть на огонь — ты и я. Перед этим мы выпьем из одного кубка отвара, который даст нам Силу. Я говорю — из одного. Я пью первым. — И я поднес кубок к губам. Князь внимательно следил за тем, как я пью.
Он не знал, и никто не знал, что в кубке не смешивались, а лежали слоями два отвара. Первый — мой — безвредный. Князь выпил залпом и поморщился.
— Горька Сила, князь?
— Горька.
Ты еще не знаешь, как горька, подумал я.
— Теперь смотри на огонь. Видишь, видишь — вот это ты. А это князь Владимир. Вы боретесь.
— Да. Да.
— А вот теперь слушай меня! Гляди мне в глаза! — Князь уже не мог сопротивляться. — Гляди и запоминай. Как только ты поднимешь меч на своего отца, ты погибнешь. Духи огня запрещают тебе поднимать на него руку! Запрещают! Иначе сгоришь. Перун говорит с тобой моими устами. Огонь огнится, воду побеждает, меч поднимается и падает, оплавленный, за рекой Смородинкой уже ждут тебя, вот уже поднесли сковороду горячую, вот уже жар жжет тебя, вот уже левое плечо зажглось!
Князь вскрикнул и схватился за плечо. Я знал, что он должен чувствовать сейчас.
— Вот пламя пожрало уже всю руку…
— Останови… — прохрипел князь, в ужасе глядя на меня.
— Не я — Перун жжет тебя. Пламя перекидывается на живот… Если оно дойдет до сердца, ты пропал. Огонь огнится, водицы нет, вся вода утекла в реку Смородинку, там, где ждут тебя…
— Останови! Останови!
— Но есть вода, бежит вода, струится вода, есть спасение, спи, князь, спи крепко и не обнажай меча, вложи меч в ножны, Перуну не люба твоя война… есть вода, струится вода, заливает руку, прохладная рука, прохладная, но ты еще на берегу той речки Смородинки, берегись, берегись, спи, спи…
Я дотронулся до него рукой — он откинулся; рот его раскрылся, он стал глубоко дышать. Неделя беспамятства, подумал я, и еще месяц не сядет на коня. Хорошая работа.
Крадучись, я подошел к дверям и распахнул их. Двое. Меч мой был наготове. Всего двое — цена перемирия? На груди, разумеется, — серебряное копытце… Я пошел вон. От меня шарахались, как от демона. Мимо пробежал дурачок. Поднималась суматоха. Я спешил. Нельзя было оставлять мать в Новгороде. Но я не мог везти ее и к Учителю. Я отвез ее к Богдану-оружейщику, который был другом Учителя, а теперь и моим, и наказал тайно ночью ехать в скит. Наспех я попрощался с матерью и пустился вскачь, на Киев.
Когда до Киева оставалось два дня езды, я повстречал княжескую дружину, шедшую на Новгород. Я подъехал к боярину. Мы были немного знакомы; он глядел дико. Я понял: что-то случилось.
— Ты едешь в Новгород? Подавлять мятеж Ярослава? Не особенно спеши. Ярослав спит. Он не сядет на коня раньше чем через месяц. Но учти: там много слуг Врага.
— Ты еще ничего не знаешь, Добрыня, — неожиданно всхлипнул боярин. — Князь Владимир умер, а Степь пошла на Русь.
Глава двадцать седьмая
На мгновение я словно провалился куда-то. Потом обе мои ошибки встали передо мной въяве. Я ездил к Наине! Я усыплял Ярослава! А Враг в это время был в Киеве! И князь Владимир — убит! Престол пуст! Волхв — приходи, владей!
— Когда его убили? — спросил я глухо.
Боярин стал озираться по сторонам.
— Он умер, — шепнул он, — так говорят. От всех скрывают его смерть. Но тебе я сказал. Что бы ни было между тобой и Владимиром, ты служил ему.
— Зато вы ему плохо служили, — сказал я. — Что со Степью?
— Я говорю тебе: Степь пошла на Русь!
— Кто возглавляет войско?
— Перед смертью князь послал Бориса… Борис уже в пути… За ним послали…
— А Святополк?
Боярин зашептал совсем тихо:
— Святополк хочет княжить…
— Видно, у вас у всех помутился разум, — сказал я в сердцах. — Вы попустительствуете ему. Поворачивай дружину.
— Нет, — зашептал боярин, — мне приказано идти на Ярослава…