Богатырские хроники. Театрология
Шрифт:
Мы выехали на Альту в сумерках. Костры княжеского стана были видны издалека. Мы помчались на них и вдруг услыхали звон мечей…
Стон вырвался у меня из стиснутых губ. Мы метнулись через брод.
— Добрыня, мы не знаем, где князь… Скачи налево, я направо! — крикнул Илья, и мы пришпорили наших бедных коней.
И вдруг я увидел Бориса — он медленно ехал над рекой, озираясь на стан, в котором шла битва. Слезы облегчения выступили у меня на глазах.
— Князь! — крикнул я.
Он обернулся и, не узнав меня, пустил коня вскачь. Я устремился за ним. И тут мой конь пал.
Я едва успел соскочить и побежал за удаляющимся Борисом:
— Князь Борис! Здесь Добрыня! Подожди!
Он приостановился и глянул через плечо, потом неуверенно, то и дело оглядываясь, поехал в сторону леса. В синих сумерках он выглядел призраком. Несчастный юноша, спасающийся от смерти и стесняющийся этого! Я бежал за ним. Он въехал в ольшаник и остановился. Задыхаясь, я догнал его, схватил за стремя:
— Слава Богу, князь!
Он взглянул мне в лицо холодными пустыми глазами духа и расхохотался. Это был не Борис.
Мгновение назад я мог поклясться, что это был князь. «Дети Волхва!» — полыхнуло у меня в голове. «Оборотень!» И видно, ярость придала мне силы, потому что я выдернул его из седла, и скинул на землю, и ударил кинжалом в горло.
Дети Волхва! В стане шла битва, а я сидел на земле и слушал, как плещется рыба в реке, как, не прельщаясь никакими человеческими страстями, свищут птахи в траве, в этих долгих летних сумерках… Комары вились вокруг меня. Я следил за их полетом в каком-то отупении. Раздался шорох; я поднял глаза. На фоне мятущегося пламени костров на меня по траве шел Волхв. Я не вскочил, не потянулся за мечом, я просто сидел и глядел на него. Волхв остановился в нескольких шагах от меня.
— Ты, кажется, звал меня, Добрыня? — сказал он, покусывая травинку.
— Ты все-таки услышал, — сказал я глухо, не поднимаясь с земли.
— Отчего ж не услышать, когда такой богатырь зовет. Ты, говорят, явил там чудеса Силы. Только напрасно это все было. Теперь у тебя Силы почти нет и еще долго не будет, а этот отряд был мне и не очень нужен. Здесь давно были мои люди.
Кругом по-прежнему никого не было. Тонкий серп месяца взошел на зеленоватом небе над левым плечом Волхва.
— Ты, кажется, научился справляться с моими детьми, Добрыня. И ты, говорят, неплохо потрудился в Новгороде, вполне в своем вкусе — быстро и решительно. Впрочем, я никогда особенно не верил в Ярослава.
«Крр, крр, крр», — кричал коростель.
— Скольких моих детей ты убил?
— Двоих.
— Двоих. Ладно, Добрыня. Сиди себе. Я не стану убивать или калечить тебя. У каждого должна быть своя Рогожка.
И с этими словами Волхв развернулся и пошел прочь, прямо на кусты. И тут кусты расступились. Это было прощальным плевком Волхва мне в лицо.
Шум битвы утих. Небо медленно темнело. Зеленоватый магический свет проваливался в черноту. Месяц был ослепительно ярок; покровитель Волхва, подумал я. Появлялись звезды. Алеша так и не сказал мне, какая была моя, по которой ходило пламя. Пламя или не пламя, но это была глупая звезда.
В речке кто-то мощно плескал хвостом. Сначала я подумал — сом, но потом раздался звонкий и тонкий, щекочущий русалочий смех. Звали меня? Броситься в воду в доспехах и постараться утонуть? Я сидел совершенно неподвижно. Это было состояние горчайшей горечи, когда человеку открываются все начала и концы, умиротворенной скорби, когда становится ясно, что, несмотря на все твои победы и славу, ты есть то, что ты есть, и все прошлое и будущее горько, и ты выпиваешь не только горечь прошлого, но и горечь будущего. Я смотрел то на небо, то на черную воду. Нет, я не хотел бросаться в нее, и русалка напрасно звала. У меня еще было много горечи впереди.
Потом я увидел Илью, который рыскал по полю, отыскивая меня. Я поднялся и пошел ему навстречу.
— Мы напрасно дрались, Добрыня, — сказал он. — Здесь было предостаточно слуг Волхва и так. Когда я прискакал, все уже было кончено. Бориса ранили и схватили. Он не сопротивлялся. Слуги защищали его — вот и вся битва. Иногда христиане бывают очень странными людьми. Сейчас его увезут к Святополку. Если ты снова не покажешь свою Силу. Впрочем, я слышал, что здесь сам Волхв.
— Это правда, Илья, — сказал я. — Волхв был здесь и говорил со мной.
— Ты победил его?!
— Я даже не обнажил меча.
— И Волхв не убил тебя?!
— Нет, Илья. Он плюнул мне в лицо и ушел.
Илья слез с коня.
— Я никогда не верил в то, что мы победим Волхва, — сказал он. — Плетью обуха не перешибешь, Добрыня.
То, что он не тронул тебя после всего, что было, — это твоя победа.
— Еще одна такая победа, Илья, — сказал я, — и я уйду в монастырь.
Глава двадцать девятая
Раненого Бориса повез Святополку большой отряд; нечего было и думать о том, чтобы пытаться отбить его. С этим отрядом ехал сам Волхв.
Постепенно мы узнали подробности. Борис был в шатре, когда в лагере поднялся мятеж. Его уговаривали бежать, но Борис стоял молча, опустив голову; видимо, молился. Он подставил грудь своим убийцам. Я не знал, почему его повезли к Святополку живым; может быть, Святополк хотел выспросить у него про какие-то дела князя Владимира.
Чем больше я думал об этом, тем больше понимал сомнения князя Владимира относительно своих младших сыновей. Светлые мальчики — но не правители, не воины. В том, что Борис не сопротивлялся, была какая-то великая правда, тем самым он вырывался за пределы порочного круга братоборства, он был ближе к небесам, чем мы все. Но на престоле должен быть другой человек…
Мы долго говорили с Ильей, что делать дальше. Илья предлагал немедленно спешить на выручку Глебу, жизнь которого, без сомнения, также была в опасности. Мое сердце разрывалось. Да, Глебу грозила опасность. Волхв не мог оставить его в покое. Свет в княжеских хоромах не устраивал его. Но убережем ли мы Глеба? И самое главное — где сейчас решается судьба земли Русской? Глеб никогда не станет править, особенно после смерти Бориса. Что делать — спасать мальчика, который в моих глазах олицетворял свет, или делать нечто совсем другое — искать человека, который мог бы остановить смуту?