Богатырские хроники. Тетралогия.
Шрифт:
Илья и Алеша ревновали меня к подвигу, и я думаю, что именно это заставило Илью вскорости отправиться по моим следам к Соловью-Разбойнику и привезти его в Киев, где я освободил Радко из княжеского подземелья и вернул матери. Но я чувствовал, что если история со Змеем уже в прошлом и только Волхв припомнит мне ее когда-нибудь в будущем, то история с Соловьем-Разбойником еще будет иметь продолжение и в нем будет непременно участвовать сам враг Русской земли — Волхв…
Глава восемнадцатая
Внезапно
Я не знал, что это было: естественное повреждение плоти или какая-то злая Сила Волхва, переданная выпестованному им зверю. Богатырь — без правой руки?!
Надо было спешно что-то решать. Я не мог обратиться к известным знахарям: они бы разболтали. Я не мог доехать до матери — рука немела быстро (и я в очередной раз проклял себя за то, что не перевез мать в Киев). Я пошел к своему другу Даниле, который стал теперь сокольничим великого князя, и открыл ему свою беду. Я помянул и Волхва, и его Силу. Данила поначалу пришел в ужас (Добрыня без правой руки!), а потом, зная всех и вся (на это-то я и рассчитывал), сказал:
— Я отведу тебя к одной знахарке. Ее зовут Маринка. Она живет здесь, в Киеве. Она молода, но ее мало знают, потому что она странная девушка и лечит не всех, многим отказывает. Она вообще странная — не выходит замуж, живет сама, молвы не боится. Но я знаю, что Сила ее велика.
— А ты знаешь, какая это Сила? Не из тех ли рук, что и моя рана?
— Знаю, Добрыня.
И тотчас же, не медля, он отвел меня на Подол, где в маленьком доме жила эта самая Маринка.
Она вышла к нам, увидав Данилу в окно, — он, чувствовалось, был из тех, кому она доверяла. У нее были редкие глаза — темно-синие и такие яркие, словно налитые слезами. Данила только открыл рот, как она сказала:
— Если ты привел его ко мне — спасибо. Я еще не лечила богатырей. А теперь не обижайся, ступай, оставь нас. Мое дело не любит посторонних глаз… Садись, Добрыня. Что с твоим плечом?
«Это еще не Сила, — подумал я. — Любой знахарь заметил бы это».
— Прости и ты меня, но я еще не знаю, могу ли я довериться тебе. Раны, которые получают богатыри, подчас особые раны… Скажи мне: о чем мечтает Добрыня?
— Это просто. Сейчас он мечтает, чтобы плечо его распрямилось. А вообще он думает о том, кого я называть не хочу.
— Почему ты многим отказываешь в помощи?
— Потому что болезни некоторых слишком страшны, чтобы я могла помочь. Потому что болезни других слишком ничтожны, чтобы я тратила на них свою Силу. Наконец, потому, что некоторые знаются с тем, кого я называть не хочу.
— Почему я могу тебе поверить?
— Потому что у тебя тоже есть Сила, которую не обманешь. Ты плохо лечишь, Добрыня, но ты многое Понимаешь.
— Хорошо. Я верю тебе. Я дрался со Змеем и убил его. Но Змей задел меня своим крылом так, что я рухнул без чувств. А Змей был выкормыш того, имени которого ты называть не хочешь. Потом прошло несколько месяцев, и я ничего не чувствовал.
— Не называй его!
— Хорошо… Посмотри. Скажи мне все, что ты думаешь. Я же думаю, что тот, кого ты не хочешь называть, настиг меня…
Я разделся, и она долго смотрела на мое плечо и водила руками по нему и над ним. Лицо ее было бесстрастно, но я чувствовал, что ничего хорошего я не услышу.
— Вот что я тебе скажу. Можешь верить мне, можешь нет. Ты прав. Здесь — Сила. Большая Сила. Того, которого я не хочу называть. Но я думаю, что есть еще одно. Сила эта вошла в тебя не просто от касания крыла Змея. У тебя под кожей сидит его волос.
— Волос? Что ты говоришь! Я был в кольчуге, и потом я ничего не чувствовал!
— Волос не пробивает кольчугу, он проскальзывает сквозь ячею. А то, что ты ничего не чувствовал, — что ж, его Сила велика.
— Хорошо… Ты можешь помочь мне?
— Если я тебе не помогу, тебе уже никто не поможет.
— Никто? Не слишком ли ты горда?
— Я горда. Но не в этом дело, Добрыня. А в том, что тебе осталось жить всего день и ты просто не успеешь найти другого лекаря. Холодный пот прошиб меня.
— Ты не веришь мне? Кроме плеча, в остальном ты здоров? — Она горько усмехнулась. — Смотри. — Она достала откуда-то белый высушенный корень. — Это мындрагыра. Корень жизни. — Она провела корнем по своей руке. — А теперь — смотри.
Она провела им по моей здоровой левой руке, и я увидел, что корень сделался черен, как уголь…
— Помоги мне… если можешь… Я отплачу, как ты скажешь. Золотом. Подвигом. Чем хочешь.
— Я не возьму с тебя золото. Я не возьму с тебя и подвиг. Просто, если ты выздоровеешь, ты будешь преследовать того, кого я не хочу называть. А это ты будешь делать и без моей просьбы.
— Где ты будешь лечить меня?
— Здесь. Немедленно.
— Когда я могу потерять сознание?
— В любую минуту.
— Ты можешь послать за Алешей Поповичем? Тогда пошли и передай ему: пускай кто-нибудь скачет на Сорочинскую гору и накажет людям не приближаться к телу Змея… Если поедет смелый и умный, пускай сожжет его…
— И это все?
— В случае чего Алеша поймет, что еще останется сделать…
Она крикнула кому-то в окно:
— Беги на княжий двор и скажи Алеше Поповичу: Добрыня зовет!
Не медля, она приступила к делу. Острым ножом она вскрыла мое плечо и долго искала в нем волос. Онемевшее плечо вдруг вскрикнуло болью; я только сжимал зубы.
Наконец она разогнулась и протянула мне на зеленом листе — волос. Он был черен и прям. Весточка от Волхва, подумал я горько. Потом Маринка влила мне в рану горячий отвар чего-то; как больно мне ни было, я старался определить по запаху, что это было, но не мог. Потом она забинтовала плечо, уложила меня и стала готовить другой отвар. Семнадцать трав, посчитал я. Отвар был очень горек. Я отер губы, и вдруг все начало бешено вращаться. Темень застлала глаза. Отравлен, сказал я себе. Опять слуга Волхва.