Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
Вот мушкет, отличной немецкой работы, с верным прицелом. Бьет и дробью и пулей, хоть сквозь панцирь врага достанет. Вылетит пуля и найдет хоть под латами ляха и пошлет его к любимым им дьяблам. Вот и пистоли, хорошей турецкой работы, да с ними надо осторожно. Полагаться на них в битве опасно – то порох отсыреет, то кремень соскочит, то пуля с пыжами сдвинется, да и осечек много.
Подрастешь, Тимош, так и кольчугу под жупан и шлем-мисюрку под шапку наденешь, всегда сзади ударить могут. Носи, рыцарь малый, эту зброю, как носили ее твои деды и прадеды и смотри, не опозорь никаким пятном и не обнажай никогда ради корысти, соблазнов и суетных благ, а только за отчизну, веру и за истерзанных наших людей. Ты, Тимош, уже совсем запорожец, бог не обделил тебя ни умом,
Тимош гордо стоял с саблей и мушкетом в руках, а вокруг улыбались казаки:
– Добре говоришь, Богдане, как золотым горохом сыплешь. Что-то рано ты поседел-побелел, сотник, ведь только за сорок перевалило?
Хмельницкий грустно посмотрел на своих братьев по оружию и тихо ответил:
– Завирюха большая была на Украине, вот и присыпало голову снегом. Обнимемся, друзья, и дай бог нам всем удачи и славы, и счастливого возврата в родные дома.
Тайную раду провели на следующий день на пасеке, окруженной от злого глаза верными казацкими джурами-оруженосцами. Отчаянные рыцари, цвет Запорожского Войска, отчетливо понимали, что на Украину идет последний шляхетский накат и дружно искали спасение родины со своим умным и талантливым Богданом.
Казаки говорили, что если бы никчема король уровнял их права со шляхтичами, дал бы посполитые права личного достоинства всему народу и признал бы эти новые законы-привилеи клятый гоноровый сейм, то была бы Речь Посполитая великой державой, в которой бы на века воцарились бы благополучие и справедливость для всех граждан, грозной и славной на всем свете. Рыцари говорили и понимали, что ничего доброго не дойдет до варшавского сейма во главе с неудобожадными и чванными магнатами и нобилями, под седлом которых исправно ходит распущенная шляхта. Никогда эти благородные, ни за что не запачкающие свои холеные руки работой, не оставят бессердечного людского угнетения, а значит должны получить от яростных казаков все, что заслужили на Украине.
Грозные для врага побратимы говорили о том, что безысходная смертельная тоска мертвым саваном облекает душу родного народа, старательно убивая и его сердце, о том, что по всей Украине молебны заменяются панихидами, о том, что сейм называет казаков «гнилыми членами государства, которые нужно обрубить совсем, чтобы не заразились здоровые части державы». Быстро вскипели совершенно бесстрашные Максим Кривонос и Иван Нечай:
– Не быть миру между нами и ляхами! Мертвых братьев и сестер наших из могил не вернуть и не оживить! Мокрый дождя не боится. У нас в руках сабли и жизнь казацкую свою мы продадим так дорого, что и цену не сложат проклятые ляхи!
– Сгоряча можно и родину потерять вместе с жизнью и нет у нас этого права, ответил скорым народным героям такой же умный как сам Богдан Хмельницкий, гордый витязь Иван Богун:
– Везде и всюду стоят страшные магнатские замки с черными подземными подвалами, глубокими, как и их высокие стены, прорезанные башнями, окруженными выдающейся высоты валами и бездонными рвами, в которых плещутся воды Днепра и Днестра. Стоят под бесконечными замками и бесчисленные польские, и наемные, и кварцяные, и надворные хоругви и команды, и еще больше нобили могут выставить из своих набитых нашими злотыми карманов в случае нового и последнего запорожского мятежа, и не останется казаков на Украине, а значит и не останется и самой Украины. Недомыслящее шляхетство и заумные нобили желают повернуть весь наш вольный народ в рабов, в никчемное дармовое быдло. А ведь этот с древних времен народ – господин и работник на своей издавна земле. Для того, чтобы шляхта панувала, она должна быть в дружбе с народом, быть ему просветителем и помощником, защитником его прав. Будет тогда шляхте и посполитым польза и прибыль, ведь украинское поместье без рабов, с вольными работниками – это золотое дно.
Разом заговорили украинские герои, что по всей их родине паны, арендари и посессоры гоняются за обобранными и обездоленными людьми, требуя и выгребая почти кровавые деньги-пенензы за собранный в лесу валежник,
– Вот до чего довели Украину клятые ляхи, воскликнул абсолютно отчаянный Михаил Чернота:
– Пока есть на нашей земле хоть капля казацкой крови, будем биться за свободу не на жизнь, а на смерть! Что, люд селянский, позволили тебе день пробедовать, жизни не лишили – за то и шляхте в ноги, а не позволили – крутись на веревке или болтайся на колу? Так что ли? Один раз мать родила, один, а не десять, один раз и умирать. Поднимем народ, победим или умрем!
– Поднимешь и умрешь вместе с ним ни за цапову душу на пиках наемников Польской Короны, которых на одного нашего сто, – ответил Чарноте и возбужденному побратимству мудрый Богдан Хмельницкий и разложил на траве груду чертежей и гравированных рисунков.
У многолетнего генерального писаря Войска Запорожского были приготовлены подробные планы всех укрепленных городов, местечек, крепостей и замков Речи Посполитой, сведения об их гарнизонах, артиллерии, порохе, вооружении до последней поломанной пики, колодцах, тайных проходов к воде. Эти сведения Богдан собирал много лет, и перед украинскими рыцарями развернулась подробная картина расположения войск и укреплений Польской Короны от Легницы до Белостока и от Гданьска до Кракова. Воочию увидели витязи, что против оставшихся в живых десяти тысяч казацких закаленных бойцов Речь Посполитая может легко выставить вдесятеро больше и еще вдесятеро больше набрать наемников из центральной Европы, благо финансовых средств в достатке. Встал чигиринский сотник и обратился с жаром ко всему товариществу:
– Друзья и товарищи! Мы знаем, что сейчас и почти у нас перед глазами распинают и сажают на колья наших братьев. Мы знаем, что сейчас и здесь топчут родную волю и веру, за которую уже положили головы и пролили столько крови многие и многие наши отцы и деды. Знаем, видим и не задушим гонителей украинского народа собственными руками? Сто тысяч раз нет! Разве мы забудем этот ужасный звон цепей, в которых вели на казнь наших витязей, забудем, как катились родные головы с плахи? Сто тысяч раз нет!
Месть! Вот единственная награда за наши муки. Мы налетим на панскую сволочь саблей и пожаром, и шляхта заплатит за каждого казненного ей казака своим ляшским телом. А если уж погибать, то хоть упиться этой местью так, чтобы захлебнуться в черной панской крови, а потом лечь всем в одну братскую могилу, ибо мертвые сраму не имут.
Разве не имут? С нашей гибелью то, что останется от Украины, заговорит по-польски и везде будет только Речь Посполитая и не будет больше вовек нашей родной отчизны. Нас мало, а должны быть десятки тысяч! Только тогда борьба и война ляхам, и пусть перед храбростью казацкого рода побледнеет мишура шляхетской отваги! Везде и всюду поднимут оружие завзятые хлопцы и не для славы и грабежа, а для защиты самой жизни и веры. На залитые нашей кровью бескрайние поля выйдут новые бесстрашные казацкие полки и будут люди передавать из села в село по всей нашей необъятной родине слова отчаянных рыцарей Войска Запорожского: «Пока есть нас хоть горсть, не согнуть нас ляхам! Пусть паны знают: кто тронет селянина пальцем – того мы тронем саблей!”
На защиту правды отдадим мы и головы и сердца! Заварим мы пиво, заправим его хмелем и крикнем на всю Украину:
– Эй, хлопцы, по два с хутора, по четыре с села, по десять с местечка, гойда до нас бить ляхов!
Гей, браты-казаки, наши сабли не затупятся никогда! Гей, товарищество! Пусть мне вырвет чуприну самая последняя конотопская ведьма, если хоть один казак откажется от такого святого дела.
Братья! Сейчас подниматься нельзя. Слизнут нашу рыцарскую горсть залпами сотен гармат, и копыта коней панцирных гусар проскачут по нашим побитым телам. И не важно, сколько из уродзонных зверей мы заберем с собой в могилы, даже если за одного трех, потому что их все равно намного больше и останутся панята продолжать свое черное дело с народом, у которого уже не будет казацкой защиты!