Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
Пролитая за Польскую корону кровь наша и гибель на полях ратных тысяч наших воинов награждаются от поляков одним презрением, насилием и тиранством, презрительно называют они нас хлопами и схизматами.
Вспомните недавние жертвы наших воинов, преданных коварством и изменой и замученных поляками самым неслыханным варварством. Вспомните сожженных живьем в медных быках наших гетманов Наливайко и Сулиму, вспомните отрубленные головы наших полковников, которых ляхи на решетках жарили, колесовали и жилы из живых тянули и всеми лютейшими муками лишали жизни. Все рыцари наши замучены за отечество свое, за свободу и за веру отцов наших, презираемых Польшей. Эти мученики, убитые, вопиют нам из гробов своих, требуя за невинную кровь отмщения, и зовут вас на оборону отечества своего!
Над лагерем загремел тысячеголосый крик:
– Отомстим за страдальцев наших и за поругание веры нашей или умрем со славой! Клянемся тебе, гетман Богдан, служить верой и правдой своему народу, святой церкви и матери нашей Украине! Веди нас, Богдан, куда честь, польза и отвага наша требует во славу Отчизны!
Утром 3 мая Богдан Хмельницкий послал в лагерь Потоцкого парламентеров: «Не губите, панове, себя понапрасну. Победа в моих руках, но я не хочу вашей крови. Уйдите с казацкой дороги!» Никто в польском лагере ничего не понимал и это было именно то, чего хотел казацкий гетман, создававший у врагов привычный им хаос. Утром 5 мая был назначен бой.
На уже горячем майском рассвете казацкие полки стояли готовые к атаке. Через небольшую реку было видно, что десятки польских пушек четырьмя батареями были выставлены по фронту и левому флангу лагерного прямоугольника. Хмельницкий еще ночью обсудил с полковниками план предстоящего боя. Бойцы Кривоноса слева перейдут реку и имитируют удар на сильное польское правое крыло и постараются выманить хоругви гетманенка из лагеря на открытое место и тогда по ним ударят главные казацкие силы в лоб, а татары с тыла. Если поляки не выйдут из укреплений, Кривонос завяжет бой на своем месте, а реестровые полки Джеджалия и Кричевского ударят на поляков справа на их левое крыло, а за ними конники Богуна и Ганджи зайдут панам в тыл. Со стороны Кривоноса в тыл Стефану Потоцкому пойдут и татары Тугай-бея. Если поляки засядут в укреплениях, их нужно отсечь от воды и на майской жаре они сломаются в три дня. Никто из восставших в лобовую атаку на убийственные орудийные батареи не пойдет. Гетман выехал к казацкому строю и произнес свою первую речь перед боем:
– Рыцари-молодцы славного Войска Запорожского! Настоял час поднять наше грозное для врагов оружие. Не страшитесь этих пугал в леопардовых шкурах. Наши отцы были их наголову, а вы – сыны тех же могучих предков. Пусть ляхи пугают себя этими пятнистыми попонами и перьями на шапках. Вспомните славу дедов ваших, которые мужеством и отвагой разнесли ее по всему свету. Вы одного с ними дерева дети. Покажите, хлопцы, свое завзятье шляхте и добудьте славы рыцарства. Пришел час постоять грудью за православную веру. Кто за Бога, за того Бог! Гей, витязи, сегодня наша главная битва, сейчас либо пан, либо пропал, а победа – в наших руках!
Договорил Богдан и тут же пошел затяжной весенний дождь, предвещавший удачу. Заулыбались казаки, видя, как быстро размокает еще не засохшая с морозной зимы земля, а значит, железные крылатые гусары не смогут разогнаться в свою смертельную атаку. Четыре реестровые пушки Кричевского повели частый неприцельный огонь по противнику и черный дым быстро и полностью затянул Казацкий фронт, скрыв перестроения полков к атаке.
Бойцы Кривоноса быстро перешли неглубокие Желтые Воды и атаковали польский лагерь с его правой стороны, ведя непрекращающийся огонь из самопалов и мушкетов. Хмельницкий видел, как всадник в леопардовой шкуре начал выводить конные полки на казаков, но тут же был остановлен что-то громко кричащими полковниками. Богдан поднял булаву и качнул ее вправо – реестровые полки Джеджалия пошли в атаку на польский лагерь с его левой стороны. Казаки и поляки сцепились и пороховой дым стал затягивать поле боя.
Тугай-бей с ордой остался на месте, но всадники Богуна и Ганджи зашли в тыл польского лагеря и открыли там частую стрельбу. Шановное панство заперлось в лагере, обложенном с трех сторон. Сражение продолжалось весь световой день и казаки Кривоноса и Джеджалия смогли слева и справа в трех местах ворваться на валы и закрепиться на них. К вечеру у пушкарей, наконец, отсырел порох и тут же запертые в центре панского лагеря две тысячи реестровиков вырвались за фронтальные укрепления, перескочили Желтые Воды и радостно влетели в промежутки шеренг своих братьев по оружию. Видя, что польские пушки замолчали по всему периметру боя, Хмельницкий сам повел вперед центральные полки Кричевского и отрезал лагерь Потоцкого от воды. Напрасно метался между ретранжементами молодой гетманенок и кричал, жолнерам надсаживая голос:
– Вы хотите быть похожими на овец, разогнанных волками? Панове, ради бога, вперед, лучшие умереть в битве!
В пять часов вечера над польским лагерем поднялся белый флаг, означавший переговоры.
Хмельницкий распорядился вернуть полки Богуна и Ганджи из польского тыла, надеясь, что поляки ночью отступят, а значит, будет полевой бой грудь в грудь и не надо казакам бросаться на бившие и бившие мушкетным огнем окопы. Делегатов во главе с полковником Стефаном Чарнецким уже подводили с завязанными глазами к гетманскому шатру. Начинайте, панове, морочить казацкие головы пустыми разговорами о том, как лучше толочь воду в ступе в то время, как ваши непоеные хоругви пойдут в незаметное отступление к Чигирину. Богдан повернулся к Максиму Кривоносу. Все было ясно, и полковник повел конные полки на перехват, уже начавших отступать хоругвей гетманенка. Через шесть часов в пятнадцати километрах севернее Желтых Вод в урочище Княжие Байраки, на единственной возможной дороге отступления, была готова казацкая засада. Бойцы Кривоноса перекопали путь, сделали засеки и завалы и засели в выкопанные по краям дороги окопы. Полякам опять был оставлен только один выход в чистое поле и у него, пыхатых уже готовился встречать Тугай-бей с четырьмя тысячами своих всадников.
В полночь Хмельницкий наконец спокойно остановил бесконечного Чарнецкого: – Вы, панове, привычно называете зло добром, а черное белым. Вы обещаете смертельно покарать тех, кто справедливо поднялся на своих господ. Эх, гоноровое панство, чья бы корова мычала, а ваша б молчала. У вас, ясновельможные, врожденное желание постоянно любоваться зрелищем смерти и разрушений. Хотите стать святыми, коль не удалось сделаться грешными? Вам не удастся первое, так как уже удалось второе. Это участь всех негодяев. Не тягаться польскому коршуну с казацким соколом, да еще когда за второго татарский беркут. Смотрите, ясные паны, покуштуете и вы казацко-татарской юшки!
Гетман поднял руку и громко спросил у вошедших в шатер еще запыхавшихся караульных хлопцев:
– Ну, что там у Стефана?
– Ляхи вышли из лагеря на север, усталые, идут медленно, везут с собой восемь самых легких пушек. Ганджа и Богун ведут их справа и слева.
Хмельницкий повернулся к смертельно побледневшему Чарнецкому:
– Неужели, полковник, вы всерьез думали, что мы заспим тихое отступление нескольких тысяч солдат? О каком перемирии мы говорили с вами почти шесть часов? О котором нам орудийными залпами расскажет приближающееся войско великого коронного гетмана, с которым вы так жаждете соединиться, что даже бросили двадцать пушек и обоз? Кажется, панове, у вас что-то пошло не так, как вы хотели? Идите, полковник, догоняйте своего начального гетманенка и не забудьте передать ему, что не хочет коза на торг, а ведут. Do zobaczenia szanownеmu panstwu.
Утром 6 мая три с половиной тысячи польских жолнеров, усталые и измученные тяжелым боем и ночным переходом, вошли в Княжие Байраки, наткнулись на засаду Кривоноса, были обстреляны, развернуться к бою не смогли, перемешались, получили удар сзади не опоздавшим Хмельницким, бросили пушки и, убиваемые с четырех сторон, прорвались в специально оставленный для них проход, где в минуты были стерты заждавшимися их татарскими всадниками Тугай-бея, бравшего в плен только самых знатных шляхтичей в богатой одежде и оружии. В соответствии с договором, все взятые казаками в плен польские командиры во главе со Стефаном Чарнецким и Яцеком Шомбергом, кроме погибшего от ран Стефана Потоцкого, были переданы Хмельницким Тугай-бею для последующего дорогого выкупа из Крыма и Стамбула.