Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
В подзорную трубу было хорошо видно, как разъезжает по строившемуся польскому лагерю Стефан Потоцкий в позолоченных доспехах и под леопардовой шкурой. Хмельницкий понимал, что приставленные к гетманенку отцом опытные советники во главе со Стефаном Чарнецким объяснили начинающему полководцу, что дело пошло совсем не так, как хотелось и виделось из пьяных Черкасс. Нельзя атаковать восставших казаков, которых вдруг оказалось намного больше, чем жалкие две тысячи, да еще и прикрытых татарской ордой. Нужно ждать вторую днепровскую группу Барабаша и Караимовича, которая ударит Хмельницкого сзади. Чарнецкий мудро предложил не атаковать, а отступить и дожидаться войска великого коронного гетмана, но вспыхнувший от ожидания
Военный совет польского войска решил дожидаться второго отряда от Днепра и атаковать бунтовщиков двойным ударом до полного уничтожения. Богдан тут же понял, что все идет как он задумал, и помчался на помощь Гандже, понимая, как много решается на днепровских кручах. Добрые казаки, а позаочи могут и не поверить даже геройскому гетманскому полковнику. Гетман почти физически ощущал, как качаются весы казацкой победы. Ему уже доложили, что завтра байдары морской группы встанут прямо напротив казацкого лагеря у Желтых Вод чуть ниже Кременчуга, между левыми днепровскими протоками Ворсклой и Орелью и будет до них чуть больше ста километров. Неси, аргамак, своего Богдана туда, где его ждут и не ждут. Скачи, боевой конь и пусть ветер дует тебе в спину всегда.
24 апреля представители реестровых полков тайно собрались на черную раду, слушать Ивана Ганджу, красноречивого витязя победы или смерти. Все понимали, что не победа в бунте означает смерть восставших, и все шло совсем не так просто, как виделось полгода назад из чигиринской рощи. Громкий голос хмельницкого полковника хорошо слышали все собравшиеся воины:
– Вы за костелы или за божьи церкви? Будете помогать Польской Короне, чтобы она заплатила вам неволей? Разве не Украина – матерь ваша? Хмельницкий уже стоит с полками против польских хоругвей, ставитесь и вы с ним против шляхты. На ноги, хлопцы! Тот, кто как Каин поднимет руку на брата – такому проклятому аспиду не будет помилования ни на том, ни на этом свете! Не поднимем же вооруженную руку на борцов за наше общее дело. Пусть поглотит нас Славутич за такую пекельную справу!
Ведший реестровиков Михаил Кричевский, половина Корсунского полка которого уже перешла к Хмельницкому еще в Запорожской Сечи, рассудительно сказал, что без разоружения двух тысяч идущих с ними наемников к гетману идти нельзя, а значит, реестровики просто полягут в битве с ними, ибо победить легкой казацкой пехоте равного ей по количеству закованного в доспехи противника в открытом бою нельзя. Это был тупик и опытные полковники Ганджа и Кричевский решили тут же послать за Богданом.
Внезапно высокий днепровский берег покрылся серыми казацкими свитками и все увидели сидевшего на боевом коне гетмана, за которым лавой раскатились его геройские всадники, примчавшиеся на помощь своим товарищам. Казалось, все четыре тысячи бойцов услышали его трубный голос:
– Привет вам дети мои, от ваших братьев в цепях, от матери Украины и от меня, ее слуги. Одна душа у нас и одна правда, один ум и одно сердце, одна ярость и один гнев. Встанем же за поруганную веру и родную землю, опоганенную панством, за обращаемый в быдло народ. Не дадим врагу терзать нашу родину. Вперед, за правду и волю, и впереди нас всегда будет лететь крылатая победа!
Одним сердцем ответили Богдану казацкие полки:
– Мы все пойдем за тобой на поляков! Насильная присяга нам не присяга. Веди, батька, на ляхов и погибель панству! Отомстим тем, кто называет нас хлопами!
Продажных войсковых есаулов Барабаша и Кареимовича зарубили, почти не заметив, и казаки, вдруг поддержанные невесть откуда взявшимися боевыи чайками, быстро окружили две тысячи наемников. Служившие за плату жолнеры сдаваться не стали, поскольку при этом теряли жалованье, и поэтому в недолгой яростной схватке им пришлось потерять только жизнь, а не наемные деньги. Хмельницкий помчался к оставленным Желтым Водам, а наказной атаман Федор Джеджалий повел реестровиков за ним. Казацкие разъезды успели перехватить двух лазутчиков, посланным комендантом Кодака Гродзинским к Стефану Потоцкому: «Сообщаю моему любезному пану печальную весть – 24 апреля около Каменного Затона, шедшее водой Запорожское Войско, взбунтовалось и побило полковников и старшину». Шли казацкие полки к батьке гетману и катилась впереди них волна жуткого боевого смеха, предшественника победы: «Цо, пышное панство, щось не тэ, шо мэтэ? Зачекайте трохи, бо идем до вас гуртом на вечерю. Ждите, ляхи, пошлем вас к вашим любимым дьяблам на бигос. Не таковы вы совсем, чтобы вас миловать!»
Неведомыми путями услышала этот еще неслышимый грозный смех полудалекая окрестная шляхта и послышался вокруг Днепра шорох разговоров непобедимого в корчмах и балах гонорового панства: «Ясновельможные, как бы собственные хлопы не наделяли бигоса из наших потрохов и не сварили из них себе на потеху добрый борщ. Мы не можем рисковать собой в этой надвигающейся буре, ведь мы же защитники Отчизны!» В мае 1648 года ни о какой поддержке армии Николая Потоцкого многими расстроившимися надворными шляхетскими командами и хоругвями Вишневецкого и Конецпольского уже не могло быть и речи.
В ночь на 2 мая две тысячи днепровских реестровиков незаметно вошли в лагерь Богдана Хмельницкого, которому была нужна не просто победа, а полный убийственный разгром войска Стефана Потоцкого, так и не узнавшего о том, что Днепр никогда не посылает подкреплений своим врагам. Семь тысяч взбунтовавшихся казаков с четырьмя тысячами татарских всадников на правом фланге стояли против четырех тысяч польских жолнеров и двух тысяч своих реестровых товарищей по оружию, и Хмельницкий не собирался давать Стефану Потоцкому ни одного шанса не только для победы, но даже для спасения. Весть о полном смертельном разгроме полков регулярной армии Речи Посполитой должна была лететь впереди победившего казацкого войска и сковывать привычным страхом Польскую Корону.
2 мая на виду всего польского лагеря гетман Богдан Хмельницкий провел торжественный смотр своих полков, услышавших его громовые слова, докатывавшиеся, казалось, и до пышного шатра Стефана Потоцкого, раскинувшегося на левом берегу Желтых Вод:
– Рыцари-братья! Мы взялись за сабли не ради славы и добычи, а ради обороны наших жен и детей и самой жизни. Поляки, в благодарность за то, что мы проливали кровь, обороняя и расширяя Польскую Корону, отнимают у нас честь, вольность и веру. Не будем же мы невольниками на своей собственной земле, постоим за мать Украину и весь наш народ!
Все народы защищают вечно свою жизнь, свободу и собственность, даже звери и птицы до изнеможения защищают норы и гнезда свои. Не будем влачить тяжкие оковы рабства в постыдной неволе! Ляхи – наши непримиримые враги. Они уже все отнимают у нас, даже честь, права, собственность и свободу говорить и верить. Осталась при нас наша жизнь, но и та ненадежна, преисполнена горестей, страхов и отчаяния.
Предки наши, известные всему миру со времен Киевской Руси, соединяясь с литвинами и поляками добровольно и ради общей защиты от врагов, пришли в общий союз разом с собственной природной землей, со всеми своими городами, селениями и законами. Поляки ничего ни нам, ни литвинам не давали ни за грош, хотя заслуги наши известны всей Европе, да и сами поляки очевидно доказывали это своими хрониками.