Богдан Хмельницкий в поисках Переяславской Рады
Шрифт:
Здесь торопиться нельзя и опоздать невозможно. Венеция раскрыла Владиславу свои набитые дукатами золотые сундуки, чтобы польский меч и казацкая сабля рассекли чалму турку, а то этой торговой республике на воде в страшных снах давно снится его кривой ятаган. Королю очень нужно, чтобы мы нападением на Турцию разожгли бы пожар войны в Польше. Вон, Оссолинский, даже булаву гетманскую мне в Киев привозил. Война начнется, Владислав поднимет посполитое рушение, а значит и нас. Откроются арсеналы, и будем мы опять в полном комплекте, большое и сильное войско.
Король и канцлер говорят, что турецкая война нужна только для предлога, чтобы поднять казаков и встать во главе нашего пятидесятитысячного войска и тысяч
Хорошо придумано, но так не будет! Нобили и их шляхта поднимут на сейме гвалт. Будет война внутри Речи. Не бывало и не будет довеку, до страшного суда, чтобы алчные ляхи сами уступили свои права на чужие доходы. Не уступят они ни наших земель, ни своего награбленного добра, ни своего золотого разгула, ни своей хищной неправды. Зубами за чужое – свое будут держаться, пока не выбьем все их клыки из этих ненасытных пастей. Будет война, и биться со шляхтой нам нужно не мятежом, а под королевским знаменем. Тогда магнаты не смогут на нас нанять наемников за границей, на брата-короля чужие государи людей не дадут, запретят идти и добровольцам. Бросятся нобили на нас со своим обожравшимся шляхетным гвалтом – вот тогда-то мы панятам глотки и заткнем. Саблями.
Начнется в Речи Посполитой пир пьяный и кровавый, к которому, браты-рыцари, нужно нам запастись огненной горилкой, настоянной на пулях и ядрах, а до поры не будить злобу непрошенных гостей, которые намного сильнее нас. Будет потеха, но как ее начать? На Черное море и Крымское ханство Войску Запорожскому идти нельзя! Королю и магнатам будет хорошо, но мы об этом можем и не узнать, мертвые.
Заговорили спокойно и мудро все побратимы и Богун, и Ганджа, и Нечай, и Кривонос, и Вишняк, и Джеджалий, и Чарнота, и все товарищество:
– Крым у нас казацких земель не отнимает и как Польша в свою веру не принуждает, вообще наших прав не касается. Ханство своими набегами и нашествиями разоряет Украину, убивает людей и многих уводит за Перекоп на арканах. До Кодака и Буджака стоят у нас сторожевые цепи вежей-фигур. Варта при набеге их зажигает и извещенное население прячется, как может. Тут и мы выходим, бьемся, врагу не спускаем, в боях обучаем и увеличиваем силу казацкую, закаляем рыцарскую удаль.
Крым грабит и польские украйны, и это заставляет королят – магнатов считаться с нами, казаками и запорожцами, а это прибавляет нашим рыцарям весу. Татары нам только опасны и с ними в сражениях мы мужаем. Польская же Корона только и ждет, высматривает, вынюхивает, как нас полностью уничтожить.
Мы сцепимся с турками и татарами насмерть, поляжем и мы, и они получат доброго прочухана. Турция и Крым после жестокой войны надолго не станут страшны Польше, а мы, казаки, ей без южной угрозы не нужны. Тех хлопцев, кто не сгинет в битвах, поляки добьют и быстро превратят посполитых в действительное быдло. Войску Запорожскому с Крымом и Турцией воевать – свою голову под польский топор с маху подставить! Хитромудрый Владислав мягко стелет, да не встанем мы больше с королевского ложа-эшафота.
В золотистой роще повисла мертвая тишина и стало слышно, как птичьими голосами пересвистываются хлопцы и джуры из сторожевого оцепления. Все сказанное было отчаянной и беспощадно-горькой правдой и убийственным бревном лежала Польская Корона на плечах Украины. Хмельницкий заговорил опять:
– Нам нужен прочный союз с Крымским ханством. Нападение Войска Запорожского на Черное море можно имитировать. Мы не можем верить ляхам, но казакам надо вернуть былую мощь, а когда сядут наши завзятые бойцы на коней, посмотрим
Реестровые полки с польской старшиной и главным комиссаром Шомбергом стоят у Лебедина на границе, опасаются набега орды. Хорошо стоят, удобно. Мы будем тихо покупать порох, свинец, ружья, собирать на Сечи казачество. Денег киевские братчики собрали много, отвезете к кошевому Федору Лютаю, пусть молча готовит хлопцев. Как соберемся в поход на Черное море так я сам поеду в Бахчисарай, к хану. Там и поднимемся. Как «выписчики» из реестра и запорожцы встанут, так и полки у Лебедина пусть атакуют польские гарнизоны, забирают пушки. А мы с ордой и хоругвями выступим из Сечи к ним на соединение. Тогда и поговорим с Варшавой, королем и сенатом.
Единой душой войсковая рада в роще приняла план Хмельницкого и избрала его походным гетманом. Рыцари тихо и спокойно разъехались в полки и на Сечь и везде закипела работа по защите родины. Через несколько дней Конецпольский и Потоцкий получили донесения от осведомителей о том, что «Хмель бунтует казаков». Явных признаков мятежа, конечно, не было и в помине, но нобили на совете в Черкассах решили: «Для казаков бунт, как для соловья пение. Надлежит угасить огонь, пока он не разгорелся!” Приказа об аресте Хмельницкого, на которого не смогли собрать никаких улик, все не было и не было и магнаты решили просто задержать чигиринского сотника и тайно убить в тюрьме.
В начале октября 1647 года во Львове были взяты под стражу хлопцы, закупавшие порох, пули и ружья. Хмельницкого никто не назвал, но Богдана, подождав пока он покинет казацкий Чигирин, задержали на конской ярмарке в Бужине. Однако после бужинского ареста все пошло совсем не так, как хотел Александр Конецпольский.
Хмельницкого посадили в тюрьму в далеком от пограничного Чигирина Крылове. Туда приехал Конецпольский, но в ночной тишине сотника Богдана удавить не успели. В Крылов примчались командиры реестрового войска и потребовали у коронного хорунжего проведения следствия и доказательств виновности заслуженного пятидесятитрехлетнего казака. Сотники Вишняк, Токайчук и Бурляй резко заявили, что сами отведут Хмельницкого на суд к главному казацкому комиссару Шомбергу. У Конецпольского, само собой, не было никаких доказательств казацкой вины и везти к комиссару было нечего. Чигиринский староста попросту передал Хмельницкого корсунскому полковнику Михаилу Кричевскому под поручительство, и Богдана перевезли из Крылова в Чигирин ждать решения сената из Варшавы, которую в последний раз предупреждал неистовый Богдан: «Раздутое свирепое пламя народных страстей не создает разумной свободы и блага в государстве, но всегда разрушает лишь созданное веками и обращает страну в руину и пустыню, где станет царить дикое зло и буйство, которое пожрет всех. Вы разведете море ненависти и злобы, и она начнет жрать всех и правых, и виноватых, и невинных. Вместо цветущего сада вы создадите мертвую пустыню».
В сенате с помощью Оссолинского начали говорить, что «причина возможной бури на Украине – притеснение бедных и наши злые поступки». Многие умные поляки понимали, что на Речь Посполитую накатывается тяжелая грозовая туча народной ненависти и дело тут совсем не в Хмельницком и уж тем более не в его разгромленном хуторе. Слишком много на Украине совсем не покорного быдла, а вольных как ветер, отчаянных сорвиголов. Загудела не имевшая украинских поместий шляхта: «Кому-то хочется славы в подавлении созданного мятежа, а нам за него боками плати? Не будет этого! Опять чрезвычайные налоги, бесконечные постои жолнеров, поборы, за ними набеги татар, грабежи, пожары и разоренья. Все войны к бесу, они нам в убыток. Не пазвалям!»