Богдан Хмельницкий
Шрифт:
– Саип, а Саип! – поманила она его, улучшив минуту.
– Что, пани?
– Любил ли ты своего прежнего господина?
Татарченок недоверчиво скосил глаза в сторону.
– А зачем пани знать?
– Вот зачем, Саип, – тихо проговорила она. – Если ты любил его, то подумай только: он теперь сидит взаперти, не видит света, может быть, ему не дают есть. Надо к нему пробраться.
Мальчик все еще недоверчиво смотрел на нее.
– Пани, ведь не любит моего хозяина? Разве ей не все равно, что будет с паном?
– Не все равно,
Марина вздохнула.
– Денег-то у меня нет. Разве вот что, Саип: я тебе дам свои дорогие монисты, только как их продать?
– Саип знает жида и торговаться сумеет, – отвечал мальчик.
Марина принесла ему монисты. Он сунул их за пазуху и скрылся. С нетерпением ждала она его возвращения. К вечеру Саип принес ей небольшую пачку червонцев и сказал:
– Сторожу довольно двух! Один я дам ему сегодня вечером, чтобы он меня пропустил к хозяину, а другой останется на завтра.
Так установились правильные сношения с узником. Саип носил ему есть и пить и исполнял его поручения, а Марина обдумывала, как бы ей выведать от Чаплинского, что он затевает. Прошло несколько дней. Марина, наконец, решилась и пошла к своему мужу.
– Данило! – сказала она ему. – Зачем ты держишь Хмельницкого под стражей? Боишься ты его, что ли? Ведь ты сам утверждаешь, что он не имеет никаких прав на Суботово.
– А тебе что за дело? – возразил Чаплинский угрюмо. – Совсем тебе не след в эти дела мешаться…
– Я тебе же добра хочу, – продолжала Марина. – Послушай-ка, что говорят про тебя соседи. Говорят, что ты сонного схватил, что ты над ним, над безоружным натешился, а если б он был на воле, то ты бы и подступиться к нему не посмел.
– Кто это говорит? – запальчиво возразил Чаплинский. – Я не по своей воле посадил его в тюрьму, а по приказанию пана старосты.
– А вот нет же! – упрямо ответила Марина. – Я слышала, что пан староста тобой очень недоволен. Если б ты его схватил не сонного, не безоружного, ну, это было бы по-рыцарски; в честном бою тот и прав, кто победит… А так, никто тебя не похвалит.
Пан Данило угрюмо слушал ее.
– Жалко тебе этого казака, вот ты за него и заступаешься, –проговорил он. – Возьму и отрублю ему голову и конец будет разговорам, теперь он в моих руках. Что хотят, пускай тогда и говорят.
Марина вспыхнула и гневно топнула ногой.
– А-а, если иак, то слушай же ты, пан. Смей только его пальцем тронуть, и меня с ним вместе в живых не будет!.. Вышла я за тебя замуж и буду тебе покорной женой во всем…
Но Хмельницкого ты должен выпустить. Помни, что если завтра к вечеру он не будет свободен, не видать тебе меня, как своих ушей… Сбегу от тебя, руки на себя наложу, татарам отдамся… Тебе меня не запугать. Это ты воспитанницу свою в татарскую неволю отдал, а я и сама к татарам уйду…
Чаплинский побледнел и совсем растерялся.
– Успокойся, Марина, – проговорил он, – ну, чего же ты так расходилась… Ну, я выпущу его, что мне в нем.
– Выпустишь, выпустишь, говоришь ты! – с радостью вскрикнула она, –да ты, пожалуй, обманешь. Я хочу сама, своими глазами увидеть, как он отсюда уедет.
– Ну, хорошо, хорошо! Выпускай его сама, – согласился Чаплинский, не зная, как ему успокоить взволнованную женщину.
– Прикажи же сейчас его выпустить, – настаивала она.
Чаплинский неохотно позвал слугу.
– Позвать мне того хлопа, что сторожит Хмельницкого!
Через несколько минут сторож явился.
– Проводи пани Марину к узнику, – сказал пан, – и исполни ее приказание.
Марина дрожащая, взволнованная вошла в темный подвал, слабо освещенный фонарем сторожа, и увидела в одном из углов на соломе Хмельницкого, сидевшего с опущенной головой в глубокой задумчивости.
– Пан Зиновий! – робко окликнула она его.
Богдан поднял голову, но, увидя Марину, вскочил, как ужаленный, и лицо его исказилось злобой и ненавистью.
– Зачем ты пришла сюда? Мало вам издеваться надо мною… Из-за тебя все и терплю…
Марина стояла с опущенной головой и печально проговорила:
– Не кори меня, пан Зиновий, прости, если в чем виновата перед тобою, а теперь, что могла, то для тебя и сделала, вымолила свободу, уезжай поскорее, пока он не одумался…
– Что ты, шутишь, что ли? – недоверчиво проговорил Богдан.
– Видит Бог, не шучу, – сказала она и подняла на него свои заплаканные глаза.
Он взглянул в ее страдальческое лицо и не мог не поверить ее искренности.
– Ну, коли так, прощай, Марина, и дай Бог тебе счастья с твоим мужем. – Какое уж мое счастье! – с горечью сказала она. – Ты-то себя береги, теперь он тебя выпустил, а, посмотришь, и опять какие-нибудь козни устроит.
Она вывела его на крыльцо, велела слуге подать коня и, когда Богдан сел уже в седло, поклонилась ему до земли.
– Прощай Зиновий Михайлович! Не понимай лихом, может быть Бог и не приведет свидеться.
– Прощай, Марина, спасибо тебе! – отвечал он, нахлобучивая шапку и подбирая поводья.
Она вышла за ворота и долго смотрела ему вслед, пока он не исчез в темном лесу.
– Господи Иесусе, Святая Дева Мария, храните его! – прошептала она и вошла в дом.
9. НА СЕЙМЕ И У КОРОЛЯ
“…Есть у вас при боках сабли, так обидчикам и разорителям не поддавайтесь и кривды свои мстите саблями!"
Хмельницкий по возвращении из тюрьмы окончательно решил искать правосудия на сейме в Варшаве.