Богдан Хмельницкий

Рогова Ольга Ильинична

Осада тянулась долго, почти месяц, поляки терпели страшный голод, ели не только лошадей, но даже кошек, собак, мышей, кожу с возов и обуви. А казаки еще над ними подсмеивались, сидя на своих возах и убивая их как мух, лишь только они высовывали голову из окопов. Поляки пробовали вступать в переговоры, но гетман соглашался на отступление только с тем, чтобы ему выдали Вишневецкого, Конецпольского и некоторых других панов. Пробовали обратиться к хану; но и тут ничего не вышло. Наученный Хмельницким, хан требовал, чтобы для переговоров к нему прислали Вишневецкого. Паны ясно видели, что их хотят лишить единственного способного предводителя. Весь польский лагерь давно бы разбежался, если бы не князь Иеремия. Это знал и Хмельницкий, оттого он так и настаивал на выдаче Вишневецкого.

Видя, что замыслы гетмана не удаются, хан день ото дня становился с ним все холоднее. Наконец, он совсем потерял терпение и велел позвать к себе Богдана. Гетман знал, о чем будет разговор и медлил явиться перед ханские очи.

– Ступай, ступай! – торопили присланные за ним мурзы. Хан очень на тебя гневается.

Когда Хмельницкий вошел в прекрасный шелковый шатер Ислам-Гирея и остановился у порога, отвешивая, по обычаю, низкий поклон, хан быстро вскочил со своей мягкой атласной подушки, подошел к гетману и, смотря на него грозно в упор, сказал:

– Долго ли ты еще будешь морочить меня? У тебя огромное войско, а там, за стенами, горсть людей, изнуренных голодом, и ты не можешь одолеть их. Если ты в три дня не покончишь с ними и у меня не будет обещанных пленников, то я уведу тебя с твоими казаками!

Хмельницкий хотел говорить, но разгневанный хан повелительным жестом указал ему на дверь, и он должен был удалиться. Угрюмый и раздраженный вернулся он в свой шатер.

– Коня! – крикнул он дежурному казаку.

Подвели коня, гетман вскочил в седло и поехал по лагерю. Он подъезжал к каждой сотне и объявлял волю хана.

– Гей, казаки молодцы! – кричал он. – Если мы не добудем пленников хану на ясыр, то он нас самих потащит в неволю.

– Пора нам расправиться с ляхами! – говорили все. – Напасем лестниц, машин да крюков и вытащим всех их из этого муравейника.

Казаки построили высокие деревянные башни на колесах, "гуляй-городыни". В этих башнях они могли подъехать к самым укреплениям и, запасшись веревками с крючьями, вытаскивать поляков из-за валов, как рыбу из воды. Приготовив все они двинулись на приступ. Впереди гнали пленных, служивших им щитом. Несколько казацких пушек обстреливали осажденных и пороховой дым застилал всю окрестность. Все главнокомандующие растерялись, исключая князя Иеремии. Тех, кто предлагал отступление, он останавливал, указывая на невозможность пробраться сквозь неприятельские ряды.

– Если бы мы и могли спастись, то рыцарская честь не позволяет нам бросить слуг и мещан в беззащитном замке. Будем обороняться до последних сил, может быть, и удастся нам спастись.

С обнаженной саблей бросился князь защищать окопы, увлекая за собой ободренных солдат. Сам напал на один из гуляй-городов и стал рубить направо и налево. Казаки, двигавшие укрепление, разбежались. Ему удалось подбросить несколько горящих пучков соломы, облитых смолой, и зажечь "городок". Одушевленные его примером поляки бросились на неприятеля: произошло смятение, казаки стали отступать.

На следующий день с раннего утра вновь началась канонада и Вишневецкому опять пришлось ободрять упавших духом. Он повел отряд смельчаков к самому неприятельскому обозу и добыл нескольких пленников. Он них узнали, что король близко, и эта весть несколько ободрила осажденных. Хмельницкий все выше и выше возводил свои валы, теснил поляков, так что им пришлось провести новую линию окопов ближе к городу.

Предводители предложили кому-нибудь из осажденных пожертвовать собой, попробовать пробраться сквозь неприятельскую цепь и дать знать королю об их отчаянном положении. Вызвался молодой шляхтич; ему удалось переплыть пруд, а ночью проползти через неприятельский лагерь. Весь следующий день просидел он в болоте; на вторую ночь он пополз по траве и благополучно миновал неприятельский лагерь.

Услышав об осаде Збаража, король двинулся на выручку осажденных. Но он не пошел прямо к Збаражу, а направился к Зборову, желая точнее узнать силы неприятеля.

Погода стояла ужасная; каждый день шел сильный дождь; дороги испортились; войско едва двигалось. Русские, встречавшиеся на пути ничего не говорили. Король шел наудачу, не зная, с какой неприятельской силой он встретится. Так он подошел к местечку Зборову. Тут он расположился на отдых и выслал несколько отрядов на разведки. Вечером привели к нему какого-то татарина, пойманного в поле. Его пытали.

– Казаки и татары, – показал он, – стоят вместе под Збаражем. Хан пришел с огромной ордой, но, когда услышал, что идет король, решил уходить. У нас, татар, только руки да сабли; у вас ружья и пушки; нам с вами трудно воевать.

Король был в нерешимости, верить ли ему; быть может это казацкий шпион, обманывающий поляков. Он остался у Зборова и не знал, куда ему двинуться.

Хмельницкий знал каждый шаг короля, русские охотно помогали ему; мещане города Зборова тотчас, как только король расположился лагерем, дали знать гетману. Услышав эти вести Хмельницкий призвал несколько полковников, командовавших пешими казаками.

– Вы останетесь кончать здесь панов, – сказал он, – и знайте, что никто из вас не смеет выходить из обоза. Кто ослушается моего приказания, тому я сниму голову. Слышите ли?

– Слышим, батько! – отвечали казаки с недовольными лицами.

Им было гораздо веселее двинуться вместе с конными, чем сидеть под стенами города, да еще не сметь нападать на неприятеля. Но с Хмельницким разговаривать было нельзя: за каждый проступок он наказывал смертной казнью.

Был пасмурный, дождливый день 4 (14) августа 1649 года, канун Успенья у католиков. Никто в лагере короля не предполагал, что Хмельницкий сторожит их, как кот мышь. А за милю от них в деревне Меново стояли казаки с татарами, прокравшиеся за дубовым лесом, тянувшимся с одной стороны Зборова и терявшимся вдали, и следили за всеми движениями поляков. Хмельницкий выслал в лес смелых расторопных шпионов, а зборовские обыватели то и дело посылали этим шпионам вести о том, что делается в польском лагере. – Поляки готовятся переходить с правой стороны реки Стриты на левую, – доложил прискакавший казак.

– Вот это добре, – заметил Хмельницкий. – Мы оставим здесь татар, а сами переберемся на правый берег и поймаем их в ловушку. Не знаешь ли ты, когда они переберутся? – обратился он к казаку.

– Либо сегодня вечером, либо завтра утром, – отвечал казак.

– Ну, все равно! Мы начнем перебираться потихоньку на ту сторону. А ты скачи назад и извещай меня каждый час, что будет делаться у неприятеля. Тихо, неслышно, подвязав лошадям под копыта солому, двигался один отряд за другим к реке, переплывал ее и строился на другом берегу в боевой порядок. Сторожившие казаки то и дело подвозили новые вести.