Богдан Хмельницкий
Шрифт:
Король не хотел верить своему счастью, когда остался один с панами в лагере и убедился, что казаки, действительно отступают. Он велел служить благодарственный молебен и усердно со слезами молился о своем спасении.
Не прошло и часа, как в лагерь явились два посла: один от хана, другой от гетмана. Хан требовал, чтобы король прислал к нему для переговоров своего канцлера, а Хмельницкий уверял короля в своих верноподданнических чувствах и даже заявил готовность тотчас же сложить с себя гетманское достоинство, если только король этого пожелает.
Начались переговоры. Король послал канцлера, хан – визиря, и после обычных формальных приветствий на вопрос канцлера визирь ответил, что татары удовольствуются
– Поляки, народ свободный, – отвечал гордо Оссолинский, – и никому дани не платили, а татар за их услуги дарили и от таких даров и впредь не отказываются.
– Что спорить о словах, – отвечал визирь, – дань ли, подарок ли, лишь бы были деньги. Заплатите нам, как платили прежде, да утвердите казацкий договор, мы тотчас же заключим с вами мир и уйдем домой.
– Хорошо, я доложу королю! – отвечал Оссолинский и вернулся в лагерь. Королю нечего было долго совещаться; ему, как побежденному, оставалось только принять предписанные ему условия. На другой день, в среду, утром он вновь отправил канцлера с несколькими комисарами для заключения мирного договора с казаками и татарами. Переговоры были непродолжительны, и в четверг уже был подписан трактат, по которому хану выплачивали тридцать тысяч злотых, кроме подарков визирю и его помощнику, при чем поляки обязывались ежегодно платить хану девяносто тысяч и соблюдать вечный мир не только с Ислам-Гиреем, но и с его преемниками. По получении денег татары должны были тотчас же отступить в степь и отнюдь не трогал польских областей. Последний пункт договора гласил: король польский прощает вины казаков и принимает в свою милость гетмана. Договор с казаками тоже был заключен немедленно, им возвращали все их старинные права, позволяли содержать сорок тысяч регистрового войска, изгоняли жидов из тех мест, где расположены казацкие полки, удаляли иезуитов из всех городов, где были русские школы, и провозглашали всеобщее прощение всем участникам восстания, не исключая и шляхтичей, перешедших к казакам. Только относительно совершенного уничтожения унии король не решился исполнить желание Хмельницкого, он обещал этот вопрос передать в сейм, при чем разрешал митрополиту киевскому заседать в сенате, заняв второе место после примаса.
Чигирин со всем прилегающим к нему округом назначался в вечное владение гетмана.
Когда король подписал трактат и Хмельницкий увидел эту подпись, он тотчас принял присягу королю и затем пожелал упасть в его ногам. Стоявшие вокруг него полковники заволновались.
– Не пустим тебя, батько, не пустим! – кричали они. – Ляхи заберут тебя и не отдадут нам. Оставьте кого-нибудь из ваших панов в залог! –кричали они присланным комисарам, – без заложников ни за что не пустим батька.
Пан Любомирский согласился остаться заложником и свидание гетмана с королем состоялось.
Хмельницкого сопровождала сотня знатнейших казаков и он с достоинством вошел в королевский шатер, держа себя почтительно, но свободно. Король этого не ожидал и немного смутился. Хмельницкий стал на одно колено и произнес длинную речь. В ней он старался выяснить, что только обстоятельства, от него не зависящие, вынудили его вести войну; сам он никогда бы не поднял оружия против короля, если бы паны не угнетали народ.
Король слушал его с удивлением, он не предполагал такого красноречия в простом казаке. Боясь чем-нибудь уронить свое королевское достоинство, он ничего не ответил Хмельницкому и только протянул ему руку. Гетман почтительно поцеловал ее.
Подканцлер Сапега отвечал гетману от имени короля:
– Его величество в своей бесконечной милости забывает все прошлое, прощает все вины казаков, если только впредь они будут верны своему королю и постараются принести пользу своему отечеству.
После речи Сапеги
На другой день оба войска снялись с лагеря. Король пошел во Львов, а Хмельницкий с ханом пошли к Збаражу.
Осажденные более двух месяцев томились в осаде. Когда казаки принесли им весть о заключении договора и о конце войны, они не хотели этому верить, думая, что это новая хитрость Богдана. Они принуждены были выплатить часть выкупа хану и тогда татары ушли, уводя с собой более пятнадцати тысяч пленных.
Однако, договор, заключенный с поляками, не мог быть прочен. Расходившиеся страсти не так легко было унять. Казацкие загоны и польские отряды бродили еще повсюду, грабили и жгли села, мучили и убивали мирных жителей. Татары, вместо того, чтобы уйти в степь, как было сказано в договоре, разошлись по всей стране, опустошали ее, набирая пленников без разбора и между поляками, и среди казаков. На Волыни продолжалась также борьба казаков с панами, а в Литве Гонсевский и Радзивилл выступили против казацких загонов: Гонсевский против Подобайлы, а Радзивилл против Кречовского. И Подобайло, и Кречовский были разбиты. Кречовского раненого, полуживого взяли в плен и он с отчаяния бился головой о дерево до тех пор, пока не умер.
Условия Зборовского договора ни с той, ни с другой стороны не соблюдались. Киевского митрополита не допустили в сенат, а Хмельницкий, вместо сорока тысяч, должен был удержать их вдвое больше, так как никто из хлопов не хотел служить панам, все хотели остаться вольными казаками. Панов, возвратившихся в свои имения, хлопы не пускали, несмотря на то, что гетман строго наказывал виновных. Положение гетмана становилось крайне затруднительным; ему хотелось угодить панам, и в то же время он должен был подчиняться народной воле. Он серьезно стал думать о сношении с Москвой и послал надежных людей в Московское государство.
22. ПОД БЕРЕСТЕЧКОМ
Прошло почти два года, а волнения в Украине все не унимались. В начале февраля 1651 года Потоцкий и Калиновский, вернувшиеся из плена, снова получили начальство над тридцатью тысячами кварцяных жолнеров. Они отправились с этим войском в Подолию и стали: Потоцкий под Каменцом, а Калиновский у Бара. Они рассылали универсалы жителям, что будут только усмирять волнения и разгонять загоны, но ни казаки, ни обыватели им не верили. Казацкий полковник Нечай собрал до трех тысяч войска и двинулся на Бар, не обращая внимания на запрещение воеводы брацлавского Ляндскоронского. В местечке Красном, не доходя Бара, Нечай остановился, чтобы справить масленицу. Он любил погулять и выпить и не хотел пропустить удобного случая. Казаки предостерегли его: "Гей, пане Нечаю, как бы ляхи не пронюхали!”
– А вот я пошлю моего доброго хлопца сотника Шпака, пусть сидит в Ворошиловке, стережет ляхов и, как увидит их, даст мне знать!
Сотник Шпак отправился в Ворошиловку, но один из ворошиловских крестьян, лях родом, в тот же вечер прибежал к Калиновскому и сообщил ему: – Казак Нечай празднует со своими масленицу в Красном, а в Ворошиловке сидит сотник Шпак и сторожит пана.
Калиновский тотчас собрал военный совет. Паны решили напасть сперва на Ворошиловку, а потом и на Красное.
Было прощальное воскресенье. Нечая кто-то из крестьян пригласил в кумовья, и он отправился на крестины.