Богдан Хмельницкий
Шрифт:
В казацком таборе тоже служили молебны. Митрополит Иосаф в архиепископском одеянии на коне объезжал казацкие ряды. За ним на белом аргамаке, в горностаевой мантии, с драгоценной булавой и освященным мечом следовал гетман и громким голосом ободрял казаков.
Взошло солнце; густой туман, закрывавший окрестности, стал подниматься под его горячими лучами. И в том, и в другом лагере тихо и стройно стояли ряды воинов, стояли долго, с рассвета до полудня; ни та, ни другая сторона не нарушала безмолвия. Такое безмолвие было хуже битвы. Поляки не доверяли казакам и частенько
Некоторые из более суеверных утверждали, что хан призывает на них адские силы, и со страхом посматривали на белое знамя, развевавшееся вдали на холме.
– Не лучше ли отложить битву до другого дня? – говорили они.
Толки эти дошли до короля.
– Пан Отвиновский, – сказал король, обращаясь к одному из шляхтичей, знавшему восточные языки, – потрудится поехать к хану в качестве парламентера и передать ему от меня вызов поскорее начать битву. Отвиновский навязал на свое длинное копье белый платок и поскакал к холму. Он передал хану вызов короля.
Ислам-Гирей усмехнулся и только кивнул головой.
– Что же думает Хмельницкий? – спросил хан обращаясь к своим приближенным. – Если польское войско так ничтожно, как он говорил, то чего же он медлит? Скажите ему, что я приказываю ему двинуться на поляков. Гетману передали приказание хана и он подал знак пехоте.
Четырехугольник двинулся и в то же время татары с диким криком бросились на польский центр. Но князь Иеремия не дремал. Быстрым движением он бросился на казаков. С обнаженным мечом летел он впереди своего войска, мужественно прокладывая себе дорогу среди неприятеля. Пехотой в казацком лагере командовал Гурский, недавно пожалованный дворянством. Вместо того, чтобы встретиться с отрядом Вишневецкого, он отодвинулся назад, так что князи Иеремия со всем своим отрядом очутился среди неприятельского лагеря. Следом за ним двинулась артиллерия и иностранная пехота, а правое крыло атаковал Конецпольский со своими драгунами.
Началась адская резня. Загремели пушки. Повалились целые груды трупов и с той и с другой стороны. Стоны раненых, ржание коней, рев испуганных волов, все смешалось в нестройный грозный гул.
Поле битвы покрылось густой пеленой порохового дыма.
Несколько часов продолжался бой, как вдруг хан крикнул:
– Измена, коня!..
Быстро вскочил он в стремена, пустился по полю, а за ним в страшном беспорядке бросилась орда, побросав больных и мертвых, забыв о своей военной добыче, видя в своем паническом страхе только одно, что их высокий повелитель в первый раз в жизни бежит с поля.
Бегство хана так поразило гетмана, что он несколько минут стоял, как ошеломленный, на него нашел какой-то столбняк; полковники обращались к нему с вопросами, он не отвечал. Выговский спросил, не послать ли вслед за ханом гонца. Хмельницкий только махнул рукой. Придя в себя, он так громко позвал Джеджалыка, стоявшего тут же, что тот невольно вздрогнул.
– Ах, ты здесь? – как будто только что увидав его, проговорил гетман. – Я сам тотчас же поскачу за проклятым татарином, может быть, еще остановлю его,
– Прикажешь следовать за тобой, батько? – спросил Ивашко.
– Не нужно! – коротко отвечал Хмельницкий. – Твой полк здесь нужнее. Выговский, все время не отходивший от гетмана, не спрашивая позволения, поскакал за ним.
Верстах в двух от места битвы они нагнали хана. Хмельницкий хотел было остановить его, но хан увлек его за собой, и они молча проскакали еще версты две.
– Да остановись же ты, наконец! – не вытерпев, сердито крикнул гетман. – От кого ты бежишь? За тобой никто не гонится.
Хан сделал вид, что он только что пришел в себя.
– Не знаю, не знаю! – повторял он. – На нас на всех какой-то страх напал. Сегодня дурной день, мои воины ни за что не пойдут биться. Останься у меня мы подумаем вместе, а завтра опять пойдем на поляков.
Хмельницкий остался. В ночь хан двинулся дальше.
– Что же это значит? – спросил гетман.
– Я видел дурной сон! – говорил хан. – Да и как я буду воевать с поляками, они слишком сильны; они уже и теперь взяли в плен моих мурз, а у меня никого нет в обмене. Вот я и удержу тебя.
– Ты думаешь держать меня в плену? – спросил Хмельницкий. – За меня будет мстить все запорожское войско.
– Я пошутил, – отвечал хан. – Я возьму за тебя только выкуп. Надо же мне покрыть издержки этого похода. Пошли твоего писаря, пусть он соберет восемьсот тысяч талеров и привезет их в орду, тогда я отпущу тебя.
– Гетману больше не останется ничего другого делать, – советовал Выговский, как согласиться на предложение ханского величества. Я возьму эти деньги из Чигиринской казны, пусть только гетман даст удостоверение за своей подписью. Все это займет недели две времени, а две недели казаки продержатся под Берестечком. Затем можно будет отступить и основательно обдумать условия союза с Москвой, так пан гетман теперь сам видит, что нельзя рассчитывать на вероломную дружбу татар.
Хан милостиво отпустил выговского, а с Хмельницким обращался, как с дорогим гостем. По приезде в орду даже устроил в честь Хмельницкого торжество.
Для твоей же пользы держу тебя здесь, – говорил он Богдану. – Как бы ты пробрался теперь в свой лагерь? Ты, горячая голова, попался бы в плен к ляхам, а у меня ты в безопасности. Привезут деньги и я отпущу тебя с честью.
Хмельницкий закусывал губы, принимал смиренный вид, но в душе он готов был разорвать на куски своего вероломного союзника.
В последних числах июля приехал Выговский с деньгами. Гетман так обрадовался, что бросился к нему на шею и сжал его в своих мощных объятиях.
– Пан гетман задушит своего верного слугу, – шутя заметил тот, потирая плечи.
Хан повеселел, получив выкуп, и устроил гетману торжественные почетные проводы. Он хотел дать ему отряд, но Хмельницкий, опасаясь нового предательства, уехал в сопровождении пяти мурз и небольшого отряда казаков, приехавших с Выговским.
– Куда же мы направим свой путь? – спросил войсковой писарь.