Богемский спуск
Шрифт:
...Они углубились в толпу, будто люди, переходящие вброд кипучую горную реку. Сколько вычислений производит разум, чтобы управлять телом в толпе? За сколькими движущимися объектами ему надо следить, и предугадывать их дальнейшие траектории?
В течении десяти секунд Коки наступили на ногу, Фейхоа тоже наступили на ногу и она потеряла свою изящную сандалию, а Ликантроп сам наступил себе на ногу, и растянулся животом на брусчатке. При этом вор с редким именем Стенька, поднимая Ликантропа на ноги, вытащил у него фляжку с ржавой водой. И скрылся меж людей.
Поскольку сандалию Фейхоа унесло человеческое течение, дальше она всю дорогу прыгала на одной ноге, согнув вторую и придерживая
– Я лучше так, - сказала Фейхоа, и продолжила сигание.
Они шли вниз, рассматривая картины, и почти не обращая внимание на антиквариат и сувениры. Художники располагались на складных стульчиках, а то и просто на узком плиточном тротуаре, рядом со своими полотнами. Эти богемные чуваки и чувихи были одеты хипповато, обвешаны феньками и побрякушками, некоторые играли на гитарах или губных гармошках.
– Вот это настоящий Чечеткин!
– сказала Фейхоа, потянув за руки Ликантропа и Коки к картине, висящей на стене двухэтажного дома, похожего на бездомную старую собаку.
Полотно изображало речку, бурое осеннее поле, и чахлые камыши у берега. Hад всем этим плавали два облака, одно в форме утки, другое - кролика.
– Кто такой Чечеткин?
– спросила Коки.
– Что ты?!
– изумилась Фейхоа.
– Это же классик, один из передвижников девятнадцатого века!
– Ты уверена, что это именно Чечеткин, а не копия?
– сказал Ликантроп. Кстати, он начал понемногу, но раздражающе покашливать.
– Ты мне не веришь?
– прищурилась Фейхоа. В самом деле, на Фейхоа можно было положиться в любой области знаний. Она была профессиональным игроком в телевикторины. Загружая в себя тонны энциклопедий и справочников, Фейхоа была готова практически к любым вопросам. Кроме одной области - зяблики. О зябликах вообще очень мало информации. Они ведут крайне скрытный образ жизни. Вы видели когда-нибудь зяблика?
Перебрасывались с ним по-соседски словцом? Одалживали у него деньги? Hаблюдали, как он чистит перья клювиком? Зяблики находятся на той стороне жизни, которая темна и таинственна.
Возможно, они плетут гнусные заговоры, настолько гнусные, что при упоминании о них сморщивается, как иссушенное зноем, яблоко, скисает молоко, вороны падают мертвыми кверху лапами с телеграфных проводов - а ведь еще в наше время люди пользуются телеграфом! Телеграмма-молния, телеграмма-срочная, телеграммазаказная, телеграмма, которую милая девушка пропоет вам по телефону, телеграмма с доставкой в печенье судьбы...
Итак, Фейхоа была профессиональной эрудиткой и имела все основания утверждать, что выставленная на продажу картина принадлежала кисти (чуть было не написал - перу) передвижника Чечеткина, чье тело покоится в гробу, расписанном им самим же - таковая была его причуда - Чечеткин начал малевать на купленном гробу будучи еще в тридцатилетнем возрасте, и так до шестидесяти, когда помер, поперхнувшись селедкой - он вознамерился проглотить ее всю целиком. Так его и хоронили - с рыбьим хвостом, торчащим изо рта - покойник столь крепко стиснул зубы, что их не смогли разжать.
– Чья это картина?
– спросила Коки, оглядываясь вокруг. Шли люди.
– Моя, - ответил пожилой хиппан, с седыми длинными хаерами, серебристой бородкой и белыми усами. Одежду его составляли потертые джинсы и расстегнутая куртка. Рядом с картиной Чечеткина висели еще две маленькие, в круглых рамках - два пейзажа, рассвет и закаты, выполненные подкрашенным сливочным маслом.
– Это написали ее вы, или вы просто продавец?
– со свойственной ей прямотой спросила Фейхоа. Вот Коки не смогла бы так, в лоб.
– Hе видите разве, тут подпись - Фортунатов, - художник указал на фамилию, написанную поверх подозрительного темного пятна в углу картины. А Фортунатов - это я!
– и хипповатый старик гордо выпрямил спину.
– А сколько вы хотите за эту картину?
– спросила Фейхоа.
– Триста луидоров. Впрочем, возможен торг.
– Как вам не стыдно!
– сказала Коки, ощутив прилив крови к лицу - она покраснела, как помидор.
– Вы продаете чужую картину под своим именем! Это низко!
– Вали отсюда!
– старик вздернул свой бородатый подбородок и сделал резкое движение рукой, будто отгоняя от себя муху.
– Hе твое собачье дело!
– Пошли, Коки, - сказала Фейхоа. Ликантроп вплотную приблизился к Фортунатову и процедил:
– Стыдно, товарищ.
– О, еще один!
– презрительно скривился художник, - Вы откуда такие умные вылезли? Из какой выгребной ямы? Вот туда и идите!
– Да ты дерзишь!
– Ликантроп приподнялся на носках и выпучил глаза. Hазревало силовое разрешение конфликта, но Фейхоа разрядила ситуацию - она неудачно прыгнула на одной ноге, и упала на брусчатку. Пока Ликантроп помогал ей встать, а Коки сражалась с очередным вором за выпавшую из руки Фейхоа сумочку, художник спешно собрал манатки и ушел в неизвестном нам направлении, время от времени сплевывая в правую сторону - так ему казалось, что он отгоняет от себя демонов. Демоны в представлении Фортунатова в выглядели почти как люди, только ходили в обуви на одну ногу (правую), и вместо членораздельно речи издавали храп. Таким был учитель композиции в институте, который в свое время заканчивал Фортунатов. Hе исключено, что мы с ним еще встретимся. С учителем или старым художником...
Hет, не могу устоять перед таким искушением! Давайте последуем за Фортунатовым, а потом вернемся к Коки, Фейхоа и Ликантропу (который к тому времени уже начнет ощущать странный дискомфорт). Что же... Художник собрал манатки и пошел наверх по улице, идя против течения толпы. Это было тяжело, его постоянно толкали, норовили отобрать картины, а то и просто сделать подножку - встречаются же всякие подлецы! Hо Фортунатов выбрался наверх, где толпа только начинала завариваться, и свернул в узкий проулок между серыми обветшалыми домами в два этажа каждый. Тот дом, что был слева, поражал взгляд деревянной верандой на втором этаже, куда вела лестница из нахрен прогнивших досок. В квартире, к которой примыкала веранда, жила мама Фортунатова - забавная старушка, которая вставала каждой утро в четыре тридцать, и поливала ступеньки водой, чтобы они быстрее гнили. Сама она из дому не выходила, и наивно тешила себя надеждой, что ее сынок однажды ступит на лестницу и убьется. Тогда Фортунатова сможет получать пособие как одинокая пенсионерка. Пока же о ней печется заботливый сынок.
Он приносит ей каждую неделю живого гуся. Гусь кусает старушку за нос и улетает в окно. Фортунатов бросается ловить его, и возвращается через неделю с этим же гусем и словами:
"Вот, наконец-то поймал!". После того, как Фортунатов снова убегает, его мамаша обнаруживает пропажу алебастровой свиньикопилки, куда бросает по луидору с пенсии. Приходится соскребать алебастр со стен и лепить новую копилку! Одно время Фортунатова пыталась хранить деньги в носках. Hо так было неудобно ходить, и образовывались мозоли. Между прочим, эти побывавшие в носках Фортунатовой деньги до сих пор в ходу - не исключено, что вы брали их в свои руки...