Богини Колизея. Любовь и кровь
Шрифт:
– Они хотят, чтобы ты… меня… им… продал? И ты согласился?!
– Я согласился… А что я еще мог поделать? Если я не пойду на эту сделку, то Ферокс не доживет до утра, а потом, чтобы прокормить себя и спасти остатки труппы, мне придется продать больше половины ребят. Я не могу поступить иначе, прости. Федрина предлагает за тебя огромные деньги, можешь гордится.
Она долго молчала, колупая сломанным во время боя ногтем, штукатурку стены, потом внимательно посмотрела на посеревшее и осунувшееся лицо ланисты, на которое неверный свет масляной лампы бросал причудливые блики. Все было понятно и без слов. Она просто не могла ни в чем упрекнуть Камилла, хотя все ее естество протестовало против разлуки с теми, с кем прошла большая часть ее жизни.
– Я могу провести эту ночь рядом с Фероксом?
– Не уверен, что он придет в себя…
– Ну и что? Все равно я хочу побыть с ним. И еще, Камилл, у тебя хранятся мои призовые деньги…
– Чуть больше тысячи сестерциев! Не волнуйся, я отдам их тебе до последнего асса!
– Не надо. Оставь себе. Они вам здесь нужнее. Может быть, это будет та мелочь, которая поможет вам убраться отсюда! Должна же я хоть немного отплатить вам за то, что подобрали меня тогда в Мёзии.
– Ахилла…
– И не продавай, пожалуйста, Виндекса. Он чудесный конь. Может быть, кто-нибудь будет выступать на нем вместо меня…
И тут случилось немыслимое: ланиста – бог и отец своей фамилии – обнял рабыню словно дочь, с которой прощался навсегда.
– Не надо, – попросила, мягко вырываясь, Ахилла, – иначе мне будет трудно завтра уехать. А теперь прости, Камилл, я пойду.
Тот отпустил девушку, погладив по растрепавшейся прическе, и она скользнула в комнату, где лежал при смерти ее любимый.
– Я прикажу собрать твои вещи, чтобы ты могла подольше побыть с ним! – Крикнул ей вслед Камилл, но Ахилла уже закрыла за собой дверь.
Проданная отцом
Первые лучи солнца робко проникли в спальню, осветив мужчину и женщину, в изнеможении раскинувшихся на изжеванной простыне. Скользнув по светло-русым волосам дремлющей красавицы, они коснулись ресниц ее возлюбленного. Мужчина осторожно пошевелился, вытаскивая затекшую руку из-под женской головки.
– Луция, мне пора уходить. Время Венеры заканчивается, наступают часы Марса.
Прекрасная римлянка откинула прилипшую к влажному лбу прядь волос и недовольно поморщилась.
– Великие боги! Если бы, Виктор, я не знала тебя как лучшего бойца римских арен, то подумала, что ты трусливый раб, который боится порки от своего господина. Прекрати трястись как медуза. Я не за этим тебя зову.
Болезненная гримаса пробежала по лицу гладиатора, но, сделав над собой усилие, он сдержал готовое сорваться с языка резкое замечание.
– Зато ты жестока как наш ланиста. Неужели за те недели, что мы с тобой встречаемся, ты ничего ко мне не почувствовала? О чем ты вообще думаешь, лежа в моих объятиях?
– Я?.. Ну, например, о том, что Присцилла зря прождала тебя вчера вечером.
– Откуда ты знаешь про Присциллу? – Атлет выглядел изрядно обескураженным.
– Что знаю? Что она пыталась залучить тебя к себе этой ночью? Она сама мне вчера об этом сказала.
– И ты промолчала?
– А ты что, хочешь, чтобы я тебя ревновала?
И красавица залилась веселым смехом, закинув голову. Все еще веселясь, она потянулась к стоящему рядом с ложем столику с инкрустацией из слоновой кости, и взяла с него черепаховый гребень.
– Ничего такого не будет, дорогой! Ты всего лишь гладиатор, раб откуда-то с востока, а я дочь сенатора Луция Нумиция! Не скрою, мне приятно ощущать себя в объятиях дикого зверя, но чтобы ревновать!.. Нет, ты сошел с ума!
И она снова расхохоталась, расчесывая роскошные пряди вьющихся крупными кольцами волос. Ее голубые глаза, словно осколки льдинок, бесстрашно смотрели в горящие бешенством глаза любовника, словно дразня его, искушая и соблазняя.
Виктор скрипнул зубами и в бессилии сжал кулаки. Похоже, проклятая девка чем-то его опоила. Иначе как объяснить, что каждое утро он дает себе клятву, что их встреча была последней, и каждый вечер его словно магнитом тянет к маленькой дверце, скрытой побегами плюща, где его ждет верная служанка, чтобы провести в опочивальню своей госпожи. Юпитер Всеблагой, она когда-нибудь перешагнет границу, и тогда он ее придушит, пусть даже его потом за это распнут!
– Но если я тебе не нужен, зачем ты зовешь меня каждую ночь? – В хриплом голосе могучего гладиатора прозвучало отчаяние.
– А ты что, ничего не понял? Какой же ты… наивный мальчик! Я не позволю, чтобы Присцилла или какая-нибудь другая уродина считали, что смогут увести тебя у меня. Это будет так… оскорбительно…
– Фурия!
Он схватил ее в объятия, стараясь причинить боль, но тут раздалось шлепанье босых ног по мозаичным плитам пола, и в спальню влетела хорошо известная Виктору рабыня, которая каждый вечер провожала его к своей госпоже. Сейчас она была смертельно напугана и в ужасе поводила глазами, издавая нечленораздельные звуки, словно разучилась говорить.
– Ну? Что такое? – Приподнялась на ложе Луция, нахмурив брови. – Снова началось извержение Везувия? Или, слава Орку, наконец, умер мой отец?
– Сенатор…
И девушка в изнеможении осела на пол, схватившись за голову и раскачиваясь из стороны в сторону.
Гладиатора буквально подбросило на постели. Одним прыжком он кинулся собирать разбросанную ночью одежду, спешно в нее облачаясь.
Побледневшая Луция, не делая ни малейшей попытки замаскировать ночное приключение, со странным выражением глаз следила за метанием своего любовника, прислушиваясь к нарастающему шуму.