Богослов, который сказал о Боге лишь одно слово
Шрифт:
ЗАЧЕМ КОНСТАНТИН ВЕЛИКИЙ ОТПРАВИЛ АФАНАСИЯ ВЕЛИКОГО В ССЫЛКУ
Вернемся к делам Вселенского I собора. Теперь, после столь основательного экскурса в прошлое, понятно, почему на этом соборе Константину хватило одного единственного слова, чтобы разрешить сложнейшие богословские противоречия. Потому, что он был посвященным Традиции. И разумел богословие Троицы, может быть, и получше, чем знаменитые официально-христианские богословы его эпохи.
Однако современная наука не знает, что славянин Константин Великий принадлежал к древнему роду хранителей Русской Северной Традиции. Едва ли она знает многое (если вообще что-то) и о самой этой многотысячелетней Традиции, идущей от легендарных
55
О причинах этого я говорю подробно в книгах «Палинодия благословлена свыше» (2008) и «Русская тайна. Перерождение» (2006).
Поэтому пытливые официальные исследователи задаются вопросом: с чего это Константин, который не был обучен у кого-либо из епископов, пресвитеров или диаконов тонкостям богословия (такой учитель бы сразу возвысился и вошел в историю), – вдруг оказался столь богословски меток? Естественно, первым приходит в голову предположить: кто-либо из борцов с арианской ересью, близких к императору, – так сказать, вложил это свое продуманное слово в его уста.
Обыкновенно в этом предполагаемом добром деле подозревают святого Афанасия Великого, как наиболее деятельного и стойкого апологета Единосущности. Тем более, что большинство других вхожих к императору священников были конъюнктурщиками и сами готовы были повторять всякое слово, слетавшее с его уст.
Еще тем более, что отношения между Константином и Афанасием всегда были наилучшие. Такими не мог похвастаться даже епископ Евсевий, не пожалевший времени и труда на создание величественного жизнеописания Константина. После собора император и Афанасий, можно сказать, плечом к плечу отстаивали от озлобленных ариан принятый на нем догмат.
Но существует факт, который совершено не укладывается в схему «Афанасий придумал – Константин озвучил». И этот факт указывает на то, что император понимал вопрос о единосущности Ипостасей Троицы, может быть, глубже самого Афанасия Великого. Это факт следующий. Ровно через 10 лет после собора Константин вдруг высылает епископа Афанасия, взгляды которого не изменились нисколечко, в захолустный Трир!
Что это? Глупый каприз коронованного самодура? Однако Константин таковыми не отличался. Как было сказано выше, он был мистик на троне. То есть его решения предопределялись, прежде всего, соображениями духовными. И в этой области следует искать также и корень данного – удивительного для всех – решения.
Похоже, настоящим виновником ссылки Афанасия оказался тот, кто менее всего ему этого желал. А именно – пламенный сторонник Единосущности, личный друг Афанасия, смелый и амбициозный богослов Маркелл Анкирский.
А.В. Карташев замечает, что богословская система Маркелла окончательно сложилась в 335 году, то есть именно в том, когда Афанасий Великий отправлен был в далекое захолустье. Однако историк церкви никак не связывает между собой два этих события.
А стоило бы связать. Почему? Для пояснения этого обратим более пристальное внимание на характер богословских дискуссий времени.
Озлобленные поражением на соборе ариане в то время спорили с Афанасием и другими православными, например, так: «Сын, по определению, не может быть единосущен Отцу. Если он единосущен Отцу, то это получается не Сын уж Ему, а Брат»!
У Афанасия, Константина и вообще любого сколь-нибудь искушенного в богословии подобный «аргумент» мог вызывать разве улыбку. Высокие богословские метафоры «Отец» и «Сын» не содержат, конечно же, смысла земного родства по плоти. Троичное богословие православного христианства и, ранее, православного же (Правь славили) ведизма как раз и пытается приоткрыть сознанию верующего тайну свободы от диктатуры земных понятий. То есть, иными словами, расширить горизонты сознания за пределы Яви и даже Нави: позволить заглянуть в саму Правь (Истину). «И познаете Истину, и Истина сделает вас свободными» (Ин 8:32).
Однако «среднестатистический» христианин, вставший на путь недавно, – как правило, представляет себе такую Истину и Свободу довольно смутно. Ему бы чего попроще. Поэтому для прозелита нередко бывает более привлекателен ересеначальник, нежели добрый пастырь.
Обыденный рассудок ведь склонен обзывать «заумью» любое, что не укладывается в его прокрустово ложе. Он требует, как и ныне, чтобы о любой высокой материи говорилось ему «чисто конкретно». Причем ему невдомек, что величайшая из всех Тайна постигается лишь в молчании. Слова же нужны затем, чтобы, подобранные тончайшим образом, однажды верующего к этому святому молчанию подвести [56] . Конечно, чтобы наступило это «однажды», многажды предстоит верующему погружаться в тишину духовного созерцания, чему помощниками пост и молитва.
56
В Изборнике Святослава 1076 года написано: «Читая книги, не старайся быстро читать от главы до главы, но вдумайся, о чем говорят книги и слова их, трижды возвращаясь к каждой главе. Ибо сказано: „В сердце моем сокрыл я слова Твои, чтобы не согрешить пред Тобою“. Не сказано „устами лишь произнес“, но: „в сердце сокрыл, чтобы не согрешить пред Тобою“. То есть: подразумевая глубины написанного, направляйся ими».
Итак, толпы арианствующих профанов наседали, тогда как авторитет Афанасия и Константина Великих – как и авторитет собора – их сдерживал. Этим выигрывалось время, необходимое, чтобы естественным образом принялась в умах идея Единосущности. Массовое сознание должно было до нее, что называется, дозреть.
Все было более-менее хорошо, но тут у нетерпеливого богослова Маркелла взыграло благое намерение утвердить Единосущность немедленно и эффектно, посрамив противников Афанасия. И вот какое он предложил богословие: Сын – это что-то вроде экспансии, «расширения» Отца. Так точно и Святой Дух, по Маркеллу, это нечто вроде экспансии, «расширения» Сына. Видите, говорит Маркелл, хоть Ипостаси – три, но Сущность у Них – одна. Что и требовалось доказать!
Народ ходил за Маркеллом толпами, но Константин Великий был в ужасе. Лекарство, которое предлагал этот якобы последователь Афанасия, оказывалось немногим лучше самой болезни. Учение Маркелла полагало в Троице постадийность, а никакой стадийности, как и никакой, например, полярности в Троице быть не может. Ведь это есть определения пространства и времени (пусть даже и умозрительных). Но Троица превыше времени и пространства. Она есть Вечность. Она сама сотворяет и определяет их, а не они сотворяют и определяют Ее.
Итак, Маркелл побивал земные представления ариан о Небесном земными же о нем представлениями, хоть и более изощренными. Поэтому его толкование тайны Пресвятой Троицы также не могло подвести верующего к постижению ее, но лишь уводило прочь. К тому же, из учения Маркелла следовало, что, будто бы, Святой Дух исходит не только от Отца, но и от Сына также. Et Filio qui. То есть, если бы не решительные действия Константина, из Маркелова учения вылупился бы католицизм еще за шесть веков до рождения римского папы Льва IX и кардинала Гумберта.