Богословие творения
Шрифт:
Набросок аргументации
Если воплощение Бога состоялось в нашем тварном мире, временные и пространственные измерения воплощения будут одинаково значимы. Тем не менее обычно христианское богословие занималось исключительно временем и человеческой историей. Но, отстраняя пространство, место и тело, богословие рискует сузить свой кругозор. Космические измерения христологии отходят обычно на второй план, если даже не отрицаются напрямую [141] . Такие области знания, как «экотеология» и «наука и богословие», каждая по-своему, помогают привлечь внимание к пространственным измерениям доктрины о творении мира. Но это нужно и систематическому богословию в целом, когда оно формулирует учение о творении. Ниже я хочу показать, что положения нашей веры о Христе и Духе также предоставляют нам богатые и до сих пор относительно незатронутые источники для формирования христианского взгляда на материю и материальное. С особой перспективы глубокого воплощения Божественный Логос («Слово», «Образец» или «образующий принцип») не только принимает на себя человечество, но и становится формирующей
141
Исключением является работа: Т. Торранс. Пространство, время, воплощение. М.: ББИ, 2010.
Став «плотью» в Иисусе, вечный Логос Бога вошел во все измерения Божьего тварного мира. «Он пришел к своим», как сказано у Иоанна (1:11), так же как «все начало быть через Логос» (Ин 1:3) в первую очередь. Но в философии, созданной библейской традицией, в иудео-христианской философии, sarx также относится к непрочности и ранимости, которая характеризует все природные тела, находящиеся в своих местах и всегда подверженные росту и распаду. В древнегреческой философии (как и в соответствующем ветхозаветном понятии kol-basar, «всякая плоть») тела понимались в качестве части потока материальных существ, которые всегда находятся в контакте друг с другом. Поэтому sarx означает все, что состоит из фундаментальных элементов – земли, воды, воздуха и огня (в подлунном мире). В современном прочтении sarx вмещало бы все царство материального, от кварков до атомов и молекул в их сочетаниях и превращениях в ходе химической и биологической эволюции.
Говоря библейским языком, понятие глубокого воплощения предполагает, что собственный Логос Бога Отца объединяется с телом Иисуса, его личностью и его земной жизнью. Божественный Логос тем самым, конечно, стал человеком, но это значит, что собственный Логос Бога вошел в телесный мир, наполненный полями, лисами и малыми птицами, объединившись даже с растущей и засыхающей травой. Действительно, Божественный Логос стал Землею в Иисусе. Иисус был «не от мира сего», то есть не от человеческого мира греха, но, согласно Евангелию от Иоанна, Логос Бога в Иисусе соединился с материальным миром. Христос соединился даже с миром грешников, как мы увидим далее.
Стоический фон христологии Логоса
Эта форма аргументации станет яснее, если мы прислушаемся к философским положениям, на фоне которых находится Пролог Евангелия от Иоанна; к последнему я обращаюсь как к первичному свидетельству доктрины «глубокого воплощения». Пролог предлагает нам богословие творения, интертекстуально связанное с Быт 1, но при этом отступающее на шаг за пределы космологического начала к вечному Началу всех вещей в Боге. Ранняя патристическая экзегеза первого стиха Пролога («В начале был Логос»), показывает, что с самого начала христианство не представлялось как чисто платоновская конструкция, но скорее свидетельствует о сильных подводных течениях как со стороны иудейской традиции Премудрости, так и стоической мысли, ведущей философии в Римской империи между 100 годом до Р.Х. и 150 годом по Р.Х.
Помимо того исторического факта, что именно стоицизм, а не платонизм, был у всех на слуху в качестве актуальной философской тематики, имели место также религиозные причины, почему раннехристианские мыслители симпатизировали определенным аспектам стоического богословия и космологии. Во-первых, стоическому умонастроению была свойственна определенная «теплота» в религиозном культе. Этого мы не находим в современном раннему христианству платонизме, где Бог, как принцип блага, был за пределами бытия (huper ousian), невыразимый и оставляющий управление миром меньшим богам, которые творили божественное правосудие путем простого посмертного воздаяния за человеческие поступки [142] . Стоицизм, наоборот, восхвалял провидение величественного и всемогущего Бога, вплоть до литургического обращения «я-ты». В знаменитом Гимне Зевсу Клеанфа мы слышим:
142
Типичный пример так называемого «среднего платонизма» – Дидаскаликос Алкиноя, написанный, скорее всего, около 200 г. Английский перевод в Alchinous, The Handbook of Platonism, trans. John Dillon (ed.), Oxford, Clarendon Press, 1993, esp. рp. 17–19, 25–26.
Во-вторых, даже если существуют особые отношения между людьми и Богом, в стоицизме нет той иерархии степеней, которую мы находим в современном ему среднем платонизме и позднейшем неоплатонизме Плотина. Поэтому в нем нет духов и демонов-посредников, которые правили бы человечеством и общались бы с ним, ибо Бог присутствует рядом с человечеством, как мы и слышим в речи Павла к афинянам перед ареопагом: Бог сотворил мир так, чтобы «…они искали Бога, не ощутят ли Его и не найдут ли, хотя Он и недалеко от каждого из нас: ибо мы Им живем и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: “мы Его и род”» (Деян 17:27–28). Павел здесь в действительности цитирует стоического поэта Арата. В то время как более поздние богословы=платоники, такие как Ориген, были вынуждены считать Христа посредником, подчиненным Отцу как истинному Богу, стоицизм позволял ранним христианским мыслителям видеть, что присутствие самого божественного Логоса пронизывает весь мир, и тем не менее, что Христос полностью един с Отцом.
143
Рус. пер.: Эллинские поэты VIII–III вв. до н. э., М.: Ладомир, 1999. Перевод М. Грабарь-Пассек.
В-третьих, Бог стоиков был не только любящим и творящим благодеяния человечеству, давая жизнь и позволяя людям принимать участие в Божьем разуме (позиция, также выраженная в платонизме); стоицизм также считал, что Бог исправляет и искупляет человеческую греховную деятельность, вплоть до того, что Он любит то, что невозможно любить само по себе. Снова процитируем Клеанфа:
Нет ничего на земле, что помимо тебя бы возникло,Нет ни в эфире небесном, ни в моря глубокой пучине,Кроме того, что безумцы в своем безрассудстве свершают.Ты же умеешь, однако, соделать нечетное четным,Дать безобразному вид, у тебя и немилое мило.Ты согласуешь в единстве дурное совместно с хорошим,Так что рождается разум, всеобщий и вечноживущий [144] .144
(Выделено мною – авт.). Русский перевод М. Грабарь-Пассек, указ. соч.
В отличие от платонизма, стоическая физика была в основном материалистической, но сохраняла пространство для информационных или рациональных («логических») аспектов материального мира. Основываясь на доктрине творения, христиане были естественно склонны к подчеркиванию божественной имманентности, или присутствия, так что божественная благость и любовь простирались в отношении отдельных людей, вплоть до исправления божественным провидением кривых человеческих путей. Более того, ранние христианские мыслители (вплоть до Тертуллиана, по крайней мере), происходя из религиозной традиции, которая подчеркивает холистическое единство души и тела, могли также воспринять духовный материализм стоического мышления по крайней мере в области человеческой природы.
Тем не менее есть основание полагать, что иудейское интуитивное представление о Божьей трансцендентности (3 Цар 8:27) в качестве необходимого условия для близких отношений между Богом и тварью означало, что стоицизм вряд ли когда-либо воспринимался «оптом» Иоанном, Павлом и позднее – отцами церкви. По меньшей мере мы находим примеры святых отцов, которые воспринимали существенные части стоической космологии и антропологии, хотя и не считали Бога материальным по природе (например, Тертуллиан), в то время как более поздние отцы церкви усваивали часть стоической космологии (например, идею последовательных мировых пожаров), будучи при этом средними платониками в своем богословии и антропологии.
Современная новозаветная наука в основном соглашается с тем, что Евангелие от Иоанна невозможно интерпретировать как религиозный текст, разъясняющий смысл земной жизни Иисуса в «простых человеческих терминах», как предлагал либеральный богослов XIX века Адольф фон Гарнак. Также не следует считать, что Евангелие от Иоанна отражает так называемый «гностический миф о спасителе», как утверждает экзистенциалист XX века Рудольф Бультман [145] . Сегодня большинство ученых соглашаются с тем, что Пролог следует рассматривать в контексте иудейской традиции Премудрости; некоторые новозаветники доходят до того, что заявляют, что в Прологе не следует предполагать никакого существенного греко-римского влияния [146] . Можно найти некоторые аргументы в поддержку этой точки зрения (не в последней степени благодаря параллелям между Иоанновым Прологом и восьмой главой Книги Притч). Но даже если и правда, что иудейский фон здесь силен как всегда, это наблюдение требует рассмотреть более глубокий исторический вопрос, а именно: как перевел и выстроил Иоанн ветхозаветные традиции Премудрости. Так же, как богословие Филона Иудея не может быть отделено от платоновской интерпретации, так и семантический мир Евангелия от Иоанна едва ли можно рассматривать как что-то исключительно иудейское.
145
См. A. Von Harnack, "Uber das Verh"altniss des Prologs des vierten Evangeliums zum ganzen Werk, in Zeitschrift f"ur Theologie und Kirche 2:3 (1892), S. 189–231 и R. Bultmann, The Gospel of John: A Commentary [German original 1941], Philadelphia, PA, Westminster Press, 1971.
146
Так у E. R. Brown, The Gospel According to John (i-xii), New York, Doubleday & Company, 1966, p. 524: “In sum, it seems that the Prologue’s description of the Word is far closer to biblical and Jewish strains of thought than it is to anything purely Hellenistic”. («В итоге, кажется, что описание Слова в Прологе много ближе к библейским и иудейским направлениям мысли, чем к чему бы то ни было чисто эллинистическому».)