Бои местного значения
Шрифт:
– Да… видал я их всех. И тебя тоже. Нашлись тут. Посмотрим еще, как ты в другом месте говорить будешь… Жалельщик…
– Спасибо, мужик, – вновь вмешался Косой. – Тебе тоже зачтется, если что…
После очередного сигнала Шестакова Власьев шепнул новому приятелю:
– Ну, друг, теперь шум какой-нибудь устрой. Хоть песню запойте, «Гоп со смыком» или там «Солнце всходит и заходит». Давай. И места мне чуток освободи.
По команде Косого двое или трое оживившихся от происходящего арестованных действительно начали петь разудалыми, хотя
Замок в наручниках был примитивнейший, рассчитанный именно на то, что никто, кроме владеющих ключом конвоиров, открывать его не станет.
Поэтому через минуту, поковыряв, с определенной, впрочем, сноровкой, кончиком ножа в скважине, Шестаков разомкнул браслеты.
Сказал, не боясь, что его кто-то услышит за песенной разноголосицей:
– Теперь Косого давай…
С тем получилось еще быстрее.
Изумленный вор сжал руку Власьева.
– Вот теперь верю, свояк. Твой я до конца. Что дальше? Командуй.
Власьев, как бы между прочим, потеснил его на лавке, и рядом сел выскользнувший снизу Шестаков.
Хотя на улице уже слегка рассвело, изнутри клетки только окошко двери высветилось серым, а темнота была прежняя и непроглядная.
– Ты местный? – спросил Власьев у вора.
– Не совсем, но все же. В чем дело?
– Мы где сейчас?
– Судя по времени и скорости – к Черкутино подъезжаем, – неожиданно перешел на вполне человеческий язык Косой.
– Там местность какая?
– Насколько помню – лес глухой с обеих сторон. И спуск длинный, крутой…
– Хорошо, готовься… И сиди тихо, что бы ни случилось, пока я не скажу…
Дождавшись, когда стихнет бессвязная и тоскливая, несмотря на ухарские слова, песня, к окошку подвинулся уже Шестаков.
– Эй, мужик, не к тебе, кагай, обращаюсь, – осадил он снова сунувшего голову к решетке первого конвоира, – а к человеку. Может, хоть ты закурить все же дашь? Я опять заплачу… Даже больше.
– Да ладно, я и без денег, – охранник просунул сквозь решетку едва раскуренную самокрутку. Шестаков принял ее зубами. Глубоко затянулся дважды, передал Власьеву.
– Спасибо, друг, ты и вправду человек…
Прикинул, достаточно ли светло уже в отсеке охранников, правильно ли они поймут ситуацию, и выставил между прутьями ствол «нагана».
– Теперь – спокойно. Стреляю без предупреждения.
Винтовки у конвоиров стояли, прислоненные к стенке, а револьверы из кобуры в узкой выгородке с маху не выдернешь. Тесно, и на юлов бриннеров в те времена вохровцев не учили.
У первого охранника отпала челюсть – что совершенно соответствовало типажу, подлые люди обыкновенно бывают и трусливыми, исключения редки, а второй инстинктивно откинул голову к стенке, уходя с линии прицеливания, и глупо спросил:
– Настоящий? Откуда?
– А ты присмотрись. От…. – ответил на вопросы Шестаков в порядке поступления. – Желаешь проверить – прошу.
Конвоир мотнул головой отрицательно.
– Тогда отпирай. Жить будешь, обещаю. Заслужил.
А машина продолжала ехать, подпрыгивая на кочках и моментами пробуксовывая на наледях. Водитель крутил руль, начкар, наверное, спал.
– Что теперь? – спросил Власьев у Шестакова, когда дверь клетки была открыта, а охранники лежали на полу, придавленные шестью парами ног.
– Сейчас. Эй, ты, как просигналить водиле, чтобы остановился?
– Вот, кнопочка, – конвоир показал на большую бакелитовую кнопку в углу отсека.
Шестаков нажал ее, в кабине хрипло загудел зуммер от полевого телефона.
Шофер начал тормозить. Привычное дело. Скорее всего ребятам по нужде потребовалось.
Он и из кабины не стал выходить. Так и упал на руль, когда Шестаков рванул на себя дверную ручку и ударил его кулаком в висок, а Власьев с другой стороны дернул из кабины начкара.
Всех четверых поставили у занесенной высокими сугробами обочины, растерянных, ошеломленных переменой судьбы, распоясанных, с вывернутыми карманами.
Не менее растерянные зэки, вывалившись из клетки, толпились рядом. Команду вдруг принял не объявивший себя Пантелеевым Власьев, а Шестаков, упивающийся не столько фактом спасения, как авантюрностью сюжета.
– Значит, так, господа-товарищи. Власть переменилась, как говорил герой популярного кино. Теперь наш верх. Мы уедем, а вы останетесь здесь. Убивать не будем, мы не злодеи, а вы люди тоже подневольные. Привяжем к деревьям, и ждите. Когда-нибудь кто и проедет и отпустит. Одеты вы прилично, не замерзнете. А будут спрашивать – Ленька Пантелеев вас повязал. Если не сразу вспомнят начальнички – скажите, тот самый, из Питера, которого так поймать и не сумели, а для понта постороннего жмурика взамен подсунули. Я все сказал. Прощайте.
И уже обернувшись к своим попутчикам, сказал неизвестно отчего по-польски:
– Прошу панов до самоходу.
– Э, нет, подожди, братан, – перебил его Косой. – Я ведь тоже слов на ветер не бросаю. А тем более бог на свете есть, который не фраер и правду видит. Он что сказал на кресте? Не пройдет и часа, как ты будешь со мною в царствии небесном. Так я примерно это и пообещал орелику. – Вор пальцем указал на помертвевшего охранника. – Только ему похуже будет…
Власьев пожал плечами и отвернулся, давая понять, что вмешиваться в чужие разборки не станет.
Шестаков же испытал даже некоторый интерес – что сейчас произойдет и как.
Он всегда ненавидел подонков, получающих удовольствие от чужих страданий, с детства, и в данном случае вспомнил тоже библейскую формулу: «Какою мерою меряете, такою и отмерится вам!»
Вид вора был не столько страшен, как угрожающе деловит, и охранник привычно, генетически привычно для уроженца среднерусских мест, упал на колени.
– Дяденька, прости, дяденька, не по злобе я, от глупости так, прости, не буду больше…