Бои местного значения
Шрифт:
– Ну, нет, так нет, как хотите, дяденька…
– Вот так и хочу. Спасибо за помощь, иди, занимайся своими делами… – У него появилось впечатление, что он уже знал эту девушку, и довольно хорошо, но как, откуда, сообразить не мог.
Щукина ушла, а Шестаков, поболтав немного с дежурным, изобразил вдруг смертельную усталость.
– Слушай, Володя, – он уже узнал имя дежурного и фамилию его тоже – Семилетников, – что-то плоховато мне. Надкостницу зашиб, а она, сволочь, болю-учая… Тут где-нибудь за стеночкой на полчасика прилечь можно? Не дойти мне сейчас
– Так, может, в больницу? Сейчас отвезем. Полежите там, и врач посмотрит, а то – что там Зинка. Сейчас сделаем…
– Да брось, не стоит. Мне, правда, чуток полежать, и все… Голова кружится…
Дежурный отдернул грязноватую занавеску слева от своего стола.
– Топчанчик вот. Не слишком удобно, а другого нет. Подойдет?
– Разумеется. Не обращай внимания, занимайся своими делами. Этого вот допроси, кто такой, чего стрельбу поднял, и вообще. Если нужно, я потом подпишу протокол, как свидетель…
И еще раз незаметно сделал движение рукой, показывая Власьеву, что не бросит его ни в коем случае.
Лежа на жестком топчане, Шестаков сначала вслушивался в пульсирующую и дергающую боль в ноге, соображая, помешает ли ему эта, такая несвоевременная рана сделать то, что требовалось, или как-нибудь обойдется?
Он слышал, как дежурный на удивление лениво и вяло задал Власьеву несколько вопросов. Тот ответил в том смысле, что знать не знает, в чем дело, на него напали в темноте, неизвестно кто, он думал, что грабители, выстрелил для острастки один раз в воздух, а потом все завертелось, он и не понял, что и как… На вопросы о личности вообще понес какую-то околесицу.
Паспорт, как и деньги, Власьев еще дома спрятал в потайных карманчиках изнутри голенищ. Поэтому, кроме ранее отнятого «нагана», у него при беглом обыске ничего и не нашли.
Видно было, что дежурный не имеет ни малейшего желания всерьез заниматься неизвестным. Бесперспективно, не обещает ни славы, ни премий. Он даже спросил, чуть ли не сочувственно:
– Мужик, а может, признаешься в чем? Кражонка там или побег из мест заключения? Так быстренько оформим, судья у нас тоже не зверь, наш, местный. Годик дадут, ну в крайности трояк, – и обратно в зону. Чего уж лучше в твоем положении? А про «наган» и забыть можно, никого ж не убили, так?
Шестаков подумал, что, возможно, и не врет милиционер. Ему, может, тоже совсем не хочется разводить бодягу, которая вполне грозит неизвестному человеку одним из двенадцати пунктов знаменитой 58-й статьи.
Но тут с шумом распахнулась дверь, ввалились сразу двое или трое милицейских и наперебой заговорили, что только что нашли под стенкой «инженерского дома» убитого наповал Михал Артемовича Рыбина, и не иначе как вот этот его…
Дело принимало совсем другой оборот. Убийство оперуполномоченного НКВД – это уже теракт, и не раймилиции этим заниматься.
Тем более что и сейчас Власьев молчал упорно. В традиции дореволюционных бродяг и уголовников, объявлявших себя «Иваном, родства не помнящим» и уходивших таким образом на каторгу или в ссылку без груза предыдущей, подчас весьма пестрой биографии.
Дежурный тем временем позвонил по телефону начальнику милиции. Тот через пятнадцать минут появился.
Попытался хоть что-нибудь выяснить у упорно молчащего, словно впавшего в ступор Власьева. Тот словно бы начал репетировать будущую позицию на следствии. Уничтожить, если удастся, паспорт и до последнего изображать дефективного бродягу, не сознающего, где он находится и что совершил.
В итоге начальник с дежурным решили, что им этот случай не по силам. Уполномоченный НКВД, которому бы и заниматься террористом, сам убит, остальная госбезопасность вся во Владимире. Туда преступнику и дорога.
Подразумевая, конечно, что вешать такое на себя просто незачем. Имеются признаки теракта – ну и отлично. Завтра как раз отправляются по этапу во Владимирскую тюрьму арестованные согласно очередной столичной разнарядке антисоветские элементы – бывшие кулаки, скрытые троцкисты и уголовники-рецидивисты, которых решено проводить по 58-й статье. Ну и этого туда же. Кому надо – разберутся.
– А пока наручники ему – и в камеру. Обыскали?
– Обыскали. Совсем ничего нет. Полпачки папирос, коробок спичек, и все.
Лежа на топчане и слушая разговор милиционеров, словно забывших о его присутствии, Шестаков ждал, что подскажет ему ставший привычным внутренний голос. Как раз подходящий момент.
Самым простым решением проблемы казалось такое: после ухода начальника милиции, пока Власьева еще не отправили в КПЗ, ударить дежурного рукояткой «нагана» по затылку, после чего спокойно выйти из здания, при необходимости нейтрализовав еще двух-трех милиционеров, если они попытаются воспрепятствовать. Но что потом?
Выбираться пешком из города, ожидая погони, которая непременно будет организована? А ведь непременно догонят. Местные, каждая тропинка в округе им известна, и в лицо их вдобавок знают.
Зимой из города уйти невозможно иначе, как по двум шоссейным дорогам.
Можно попробовать и лесом, но далеко ли уйдешь?
Зато вариант с отправкой Власьева «по этапу» сулил другой, более эффектный способ освобождения.
И Шестаков решил исходить из него. Сейчас он уйдет. Часа ему хватит, чтобы, забрав из гостиничного двора вещи, выйти на Владимирский тракт, там остановить «воронок», хотя бы перегородив дорогу бревном в подходящем месте, и освободить Власьева. Нормальное, четкое решение, правда, тоже не совсем в духе нынешнего времени.
– Спасибо за помощь, Володя, но я, наверное, пойду потихоньку. – Шестаков встал, попробовал демонстративно, как ведет себя раненая нога. Ничего, терпимо. – В гостинице у меня комната, директорская, там поудобнее спать, чем здесь. А утром загляну. Есть о чем поговорить… А с этим вы правильно решили. Не ваша это забота. Когда этап?
– Часов в семь, наверное. А я в восемь сменяюсь, – немного растерянно сказал дежурный. Ему еще раз встречаться с московским чекистом не хотелось никаким образом. Ушел бы, и навсегда, и слава богу.