Бокал звезд
Шрифт:
Все пять минут этого разбирательства Хейз-Помфрет нервно расхаживает по сцене и строит смешные мины, изображая муки совести мужа, который тщетно пытается сбросить чары прилипчивой любовницы. По возвращении Мэри Лу он снова садится на диван рядом с ней.
— Чтоб его, этого торгаша! — бурчит она. — Люди уже уединиться не могут!
Снова хочет прижаться к Помфрету, который раскрыл объятия… — и внезапно с визгом вскакивает!
Не в силах сдвинуться с места, Хейз растерянно смотрел на маленькое нечто, лежащее
Гладкая шерстка цвета утреннего тумана. Оборвыши-уши словно пара старых тряпок, которыми в барах протирают столы. Остекленевшие выкаченные глаза еще хранят намек на золото, что прежде светилось любовью и обожанием.
Кровь хлопьями замерзла на некогда плутоватой мордашке, затих хвостик с белой кисточкой на конце. Звездочка посреди лба больше не сияет.
Хейз поднял тельце на руки. Глаза застили слезы.
— Под диван его, живо! — шепотом скомандовала Лесли. — Сейчас твоя реплика!
Хейз не слушал.
— Зачем, малыш? — плакал он. — Ну зачем ты это сделал? Ты же знал, это… это как утес — зачем ты прыгнул? Такая высота… сорок миллионов миль. Сорок миллионов миль!
— Какого черта, Ник! — яростно прошипела Лесли. — Избавься от этой гадости и давай реплику!
Хейз встал с дивана, прижимая к себе мертвого пса, и пошел со сцены прочь.
Амфитеатр наполнился ропотом удивленных голосов, за пеленой слез мерцали тысячи лиц.
Не было больше Лесли.
Не было Шалтая-Болтая Хейза.
Шалтай-Болтай умер сотней миллионов смертей.
В коридоре возле гримерки его нагнал Кинг.
— Ник, вернись! Шоу все еще можно спасти! Кто-то из работников сцены сыграл грязную шутку… всего-то.
Хейз не остановился.
— Ник, выйдешь за эту дверь, больше в нее не войдешь! Клянусь!
Хейз пошел дальше.
Снаружи оказалось совсем не так уж плохо. Снаружи можно было разглядеть Марс. Почти в перигее, он висел в небе, словно оранжевый уличный фонарь. Сквозь слезы Хейз видел красноватые равнины с волнами охряных холмов, видел спичечный коробок церквушки с торчащим шпилем. Взгляд упал на крошечное тельце в руках. «Сорок миллионов миль, — подумал Хейз. — Сорок миллионов миль!»
В звездном свете дом казался добрым великаном из дерева с внимательными глазами-окнами. Мойра встретила у двери.
— Ник, я так надеялась… я молилась, чтобы ты вернулся!
— Ты была с ним, когда… когда он…
Она кивнула:
— Сидел у меня в ногах, а когда ты сказал «милая», вдруг пропал. Сначала я не поняла, что случилось. Кто же мог подумать, что он узнает тебя в передаче? А потом, через несколько минут, он появился на экране, и… и я поняла.
— Я похоронил его в открытом космосе — там, среди звезд. Его место там, он сам был звездой.
— Пройдем в гостиную, Ник. Хочу что-то показать.
В коридоре Хейз спросил:
— А что корабль?
— Нет, он все еще в Больших песках… Мама с папой недавно легли спать… разбудить их, чтобы повидались с тобой?
— Не надо… Я тут задержусь… если ты согласна меня терпеть.
В гостиной Мойра опустилась на колени перед маленькой корзинкой у камина. Хейз опустился рядом.
Сначала он увидел крошечные оборвыши-уши, затем тельце цвета утреннего тумана и хвостик с белой кисточкой на конце. Его изумленный взгляд отразился в паре золотистых раскосых глаз, а над ними во лбу сияла белая звездочка.
— Тряпка! — ахнул он.
— Я же говорила, они гермафродиты. Он… она родила его за неделю до смерти.
Хейз дотронулся до лохматого тряпичного уха.
— Ну и ну… Подумать только!
Он поднялся на ноги, подал руку Мойре и глянул через ее плечо на каминную полку, где стояла платиновая статуэтка Мориса Эванса. Ну да, Мойра ее продала, как и обещала. Продала себе самой.
Хейз заглянул ей в глаза. Будь он способен на любовь, давно б уже влюбился в нее.
Теперь способен.
— Мы начнем все заново, Мойра… если, конечно, ты окажешь мне честь и станешь моей примой. Снова загрузим корабль и отправимся туда, где еще не бывали. На Вьюнки и на Дальнюю Даль, и на Рудную Залежь…
— На Луговой цветок и Золотую Лихорадку, и на Фронтир…
— А когда облетим их все, вернемся на Чернозем…
— И оттуда снова отправимся на Златозернышко…
— И на Гесем…
— И на Пашню-в-Небе…
Прижав к себе, он стал осыпать ее поцелуями. Пускай в Старом Нью-Йорке стоит лето. В Старом Нью-Йорке всегда лето. Зато на Марсе в Новой Северной Дакоте — весна.
ВЗРОСЛЫЕ ПОКИНУТ ДОМ
Есть вещи, которые мы не можем забыть, есть — которые не хотим забыть, а есть некоторые, особенные, которые сочетают в себе и то, и другое.
Заканчивался сентябрь того последнего года. Мэри Эллен приехала в город, чтобы забрать меня после работы. Она остановилась на углу Мейн и Сентрал. Я уже ждал и сел в машину. Лори стояла на переднем сиденье, ее голубые глаза сверкали радостью открытия.
— Папа, я умею читать! — закричала она, едва увидев меня. — Я теперь умею читать, папочка!
Я щелкнул ее по курносому носу, но она не обратила на это внимания. Маленький красный букварь у нее руках был открыт на странице, где на ярко раскрашенной картинке мальчик качал на качелях девочку, а ниже — несколько фраз, напечатанных большими четкими буквами.
— Послушай, папа, послушай! Джейн — девочка. Джон — мальчик. Я вижу Джейн. Я вижу Джона.
— Как тебе наша маленькая Эдна Сент-Винсент Миллей? — спросила с улыбкой Мэри Эллен, следя за красным глазком светофора.
— Она просто чудо!