Боксер: назад в СССР
Шрифт:
Столовая располагалась в одноэтажной постройке из белого кирпича… Здание было построено в 1973 году, о чем свидетельствовали выложенные на фасаде цифры из кирпича красного цвета. Свежевыкрашенные деревянные окна столовой были распахнуты, и оттуда доносился запах выпечки, способствующий обильному слюноотделению.
Я не удержался и сделал глубокий вдох через нос. Сразу понял, что у меня урчит живот. Юношеский организм за время, что прошло с пробуждения, успел как следует проголодаться и требовал топлива. Потому завтрак был в тему.
Отряды, давно потеряв строй, гурьбой ввалились в столовую, но Тамара, как
— Стоять!
— Чего стоять-то, жрать хочется, — забурчал кто-то из борцов, ему повезло, что старшая пионервожатая не услышала его наклёвывающийся басок. Да и говорил он так, чтобы не быть услышанным.
— Заходим по отрядам! Сначала идут Искорки. Так, Белозубов, нечего на меня так смотреть волком, мальчики всегда пропускают девочек!
— Ага, — зашептал недовольно Шмель. — Ща Шульц с девчонками пойдет и все сожрет, кабан. Видел, какой он Робин-Бобин?! Говорят, что за раз сжирает тройную порцию.Прикинь!
Я не удержался и хохотнул. По отрядам прокатился смешок. Сеня потупив взгляд, начал делать движения носком сандаля, как будто тушит окурок. Господи, ну какая ерунда их занимает.
Сеня действительно заходил с девчатами, так уж сложилось с построения, и это ему не особо нравилось. Обычно в столовых в пионерлагерях существовала очередность — у каждого отряда было своё время, отведённое на прием пищи, чтобы избежать столпотворения и нехватки мест. Сейчас же острой надобности в этом не было, поскольку пионеров у нас было примерно раза в три меньше, чем в обычном среднестатистическом лагере. Но старшая пионервожатая все же снова решила вставить пять копеек и взяла инициативу в свои руки.
Тренерам было до лампочки происходящее. Они встали чуть в сторонке и о чем-то переговаривались, пока Тамара налаживала дисциплину. А получалось у нее крайне неплохо.
Первыми через двустворчатые дверцы зашли Искорки и Сеня. Следом поплелись боксеры, а за ними борцы. Мы, легкоатлеты, зашли последними и минут десять переминались с ноги на ногу у входа.
— Угадаешь, чем нас сегодня будут кормить? — Шмель был занят тем, что принюхивался к запахам, добегавшим до дверного проёма.
— Запеканка творожная, — чётко определил я. — Ты в первый раз в лагере?
Мой последний визит в лагерь датировался десятилетиями назад, но сейчас все прежние воспоминания толика за толикой всплывали в голове. И я прекрасно помнил, что единственное, что могли подавать на завтрак пионерам из выпечки, были знаменитые творожные запеканки.
— Э… да, — нехотя признался Шмель. — Раньше меня родители к бабушке в деревню отвозили на все лето.
Домашний мальчик — вот это было не круто. Хотя тут всё зависит от того, какие приключения можно было найти в бабушкиной деревне.
— Как же тренировки? Пропускал? Бегунам нельзя пропускать. Да вообще, никому не желательно. Только шахматистам можно. Ха!
— А я ж только пошел на «легкую», — Шмель коротко пожал плечами.
Он снова принялся принюхиваться.
Столовка изнутри дышала свежестью, была хорошо освещена, на широких подоконниках кустилась герань и зеленели фикусы. Нас встречал самодельный плакат с надписью: «Приятного аппетита». На нем был изображен молодой улыбающейся поваренок. А второй плакат гласил: «Когда я ем, я глух и нем». Стены столовой были разукрашены
— Двери закрывайте, мухота налетит!
Слова Томы предназначались мне и Шмелю. Я решил особо не торопиться и все как следует рассмотреть, поэтому зашел в столовую в числе последних. Ну и теперь оглядывался, как баран на новые ворота. Ощущения, когда перед тобой оживает все то, что ты так хорошо знал когда-то, а потом не видел много много лет и считал исчезнувшим с лица земли, были несравненные. Будто заново родился. Хотя, это так и есть… Родился же? Не совсем, конечно, младенцем, но оно и лучше. Есть задел — возраста подросткового и мягкого. Лепи из тела что хошь…
Вернувшись, я плотно затворил двери. Вместо доводчиков в СССР ставили пружины или резинки, но здесь ничего подобного не было предусмотрено. Потому дверь нужно было вручную прикрывать.
— Ха! Ты был прав, запеканку подают!
Шмель, облизав губы, чуть не свернул голову, провожая одного из пионеров, уже усевшегося за стол. У него стояла тарелка молочного супа, стакан молока и творожная запеканка.
Я отрывисто кивнул, но промолчал. Не испытывал особой радости от надобности дружить с пацанами, по возрасту годившимися мне во внуки. Но теперешний возраст, скажем так, обязывал это делать, чтобы не особо выбиваться. Если это реальный СССР (а в этом я был уверен уже процентов этак на девяносто восем) то мое происхождение следует тщательно скрывать. Иначе либо в шпионы запишут, либо в фантазеры со всеми вытекающими медицинскими мерами.
Подходя к раздаче, я продолжил оглядываться. Столовую заполняло несколько десятков столов с деревянными столешницами, но на угловатых металлических ножках. Рядом с каждым — по четыре стула с. Когда пионеры отодвигали их от столов, чтобы сесть, раздавался скрежет и грохот, который множило эхо. От того внутри столовой было достаточно шумно. Тут и там пионеры занимали свои места. Обычно на столы заранее накрывали дежурные отряды и на раздаче никто не толпился, но сегодня малость не успели и все наверстывалось походу пьесы.
Раздача, где, несмотря на все усилия Томы, выросла шумная многорукая очередь, производилась у противоположной стены. Впрочем, очередь быстро таяла. Молочный суп и кипяченое молоко черпались из больших алюминиевых кастрюль с надписями «молоко» и «суп», нанесенными темно-красной краской.
Я по привычке начал искать поднос, но он не был предусмотрен. Берешь тарелку из стопки, стакан, ложку и становишься в очередь. Так мы и сделали, расположившись со Шмелем посередине нашего отряда.
На раздаче стояла женщина лет чуть за тридцать на вид в халате и косынке белого цвета. Круглое доброе лицо, искренняя улыбка, и отменная фигура из тех, где есть за что подержаться. Прищурившись, я посмотрел на неё внимательнее. Как это так? Почему мне её лицо кажется вдруг знакомым, ведь я никого здесь не знаю? Даже сердце вдруг забилось быстрее. Но, приглядевшись, я быстро смекнул, что это не кто иная, как мать Сени. Толстяк был похож на нее едва ли не один в один.