Боль мне к лицу
Шрифт:
— Были, — мне хочется описать всю гамму детских чувств парой слов, но не выходит. — Но я все равно ощущала себя чужой. Ненужной.
— Мама с папой любили бы тебя сильнее, если бы ты была нормальной?
Я уже реву, кивая ей в ответ головой, — чувствую, что если отвечу, то голос мой сорвется.
— Если бы родители любили тебя сильно-сильно, такой, как есть, с голосами, была бы ты счастлива? Считала себя нормальной?
Кажется, будто Елена обнажает мою душу, снимая слой за слоем защитный кокон, образовавшиеся за долгие годы. Слова ее ранят, заставляя старые порезы кровоточить по новой, и я уже не хочу ни этого разговора, ни помощи, —
— Пожалуйста, прекратите, — молю ее, выныривая из темноты ладоней, прикрывающих лицо. — Не копайте так глубоко, я не давала на это согласия!
— Аня, я лишь хочу помочь, — она складывает руки на столе, демонстрируя мирные цели, но я знаю про благие намерения и дороги в ад, по которым эта женщина ведет меня с улыбкой святой девы Марии. — Не отказывайся. Иван попросил поддержать тебя; думаю, вместе мы сможем не только добиться ремиссии на длительный срок, но и снять полностью диагноз. Ты же хочешь этого? Быть нормальной? Быть любимой?
— Манипулятор, — шепчу я, — Вы не знаете ничего: меня не любят родные люди, и с этим ничего не поделать.
Лена встает, подходя ближе, но так, что между нами еще остается небольшое расстояние. Садится на корточки, — чтобы не быть выше, не доминировать положением и взглядом сверху.
— Аня, — тихо, но уверено произносит профайлер, — у тебя есть шанс зажить нормальной жизнью. Выйти на хорошую работу. Полюбить и быть любимой. Завести семью, родить ребенка. Ты же не пьешь таблетки? Выкидываешь в мусорку или смываешь в унитаз?
Я трясу головой, не желая отвечать и не собираясь верить ей.
— Я не буду настаивать, ты сама должна дозреть до этого решения. Только в твоих силах изменить жизнь. Больница научила тебя, что ты — никто в собственной судьбе, но это отнюдь не так. Мы хотим дать тебе шанс на чудо, не упусти его, хорошо? Я оставлю визитку, позвони, когда будет, что сказать.
С этими словами она, наконец, уходит, так и не выпив чаю. Я тихонечко скулю, утешая саму себя. Так манит поверить в сказанное женщиной с добрыми глазами: картинки, которыми она пытается соблазнить, сплетаются со всем, о чем я даже не смею мечтать. Но тем страшнее будет разочароваться, вновь скатываясь в то болото, где я уже барахтаюсь не первый год.
«Ну и не надо нам этого».
«Так, что ли, плохо тебе живется?»
«Гони ее нафиг, такие сначала обещают, потом в кусты».
Я заваливаюсь спать, понимая, что последние сутки были тяжелыми не только физически, но и эмоционально.
Три часа сна почти не прибавляют сил, но делают чуть спокойнее. Я готовлю себе ужин, разбирая купленные Ваней продукты, и иду выкидывать скопившийся на кухне мусор, куда запихиваю и коробку с бабочкой Морфо дидиус. Смотреть на нее по-прежнему противно: даже два увиденных за последние дни трупа не делают меня менее чувствительной в своей неприязни ко всем насекомым.
Возвращаясь обратно, я замечаю знакомый джип напротив нашего подъезда, но не вижу в темноте номера. Мелькает трусливая мысль, что за рулем может быть кто-то иной, однако оклик Вани развеивает сомнения:
— Долго будешь машину разглядывать?
Я втягиваю шею в плечи, плетясь ему навстречу. Ноги, кажется, весят не меньше центнера каждая.
— Прогуляемся? — Иван выходит из тени подъездного козырька, и я понимаю,
— Давай, — я подхожу ближе и неожиданно для нас обоих беру его под руку. — Чтобы не споткнуться, — поясняю я, убеждая скорее себя, чем полицейского.
Мы не торопясь покидаем двор, двигаясь в сторону парка. Навстречу нам почти не попадаются прохожие, только пару собачников с огромными овчарками без намордника, при виде которых я заметно напрягаюсь. Одна из собак подходит ближе, обнюхивая меня, и когда холодный, влажный нос касается ладони, я ойкаю, заставляя пса отшатнуться.
— Не бойтесь, она не кусается, — заверяет хозяйка, свистом подзываю к себе питомца, — Ика!
Виляя хвостом, овчарка не спеша подбегает к женщине, и та пристегивает поводок к ошейнику, притягивая любопытное животное ближе к себе.
— Ты боишься собак? — интересуется Иван, когда мы расходимся с ними.
— Не люблю, — признаюсь ему. — В детстве у нас жила дворняжка, — небольшая, жутко умная. Мама доверяла ей, оставляя меня на улице на попечение животного, как бы странно не звучало. Динка неотвязно рядом ходила, контролировала каждый шаг, рычала, если мальчишки задирали; когда я пыталась залезть на дерево или забор, хватала зубами за пятку — небольно, но ощутимо, — мол, дальше нельзя, Аня, рискованно. А когда я в первый класс пошла, природа свое взяла — Динка не стерилизованная была, убежала на пару дней, потом вернулась, но через месяц мы обнаружили, что она беременная. Щенят родилось мало — всего трое, и мертвые. Она их и языком пыталась в жизнь привести, и лапой подталкивала. Мама как обнаружила, так сразу и пошла хоронить, Динку в квартире заперла. Взяла коробку, сложила туда щенят, и закопала за домом, через дорогу, под березой. Динка все перерыла, искала детенышей, выла, как ненормальная, всех соседей напугала. Я со школы вернулась, дверь открываю — она пулей мимо меня. Я следом бежать. Когда родители нас нашли, мы под той березой лежали, возле раскопанной ямы, впятером — я, Динка, а между нами ее малыши мертвые, и грели их. Папа попытался домой завести, а собака его покусала, детишек своих охраняла, видимо. В общем, я в квартиру вернулась, а она уже больше — нет. С тех пор собак не люблю. Не хочу привязываться.
Я вздыхаю, переводя дух.
Иван сжимает мою ладонь, поддерживая. Теперь он кажется мне куда более спокойным, чем полчаса назад.
— Ужасная история, если честно. Замерзла?
Его руки согревают мои ледяные пальцы, но тепла не хватает; Ваня накидывает свой пиджак мне на плечи.
— Скажи, как прошел сегодняшний день? Что там с делом прокурора?
Доронин шумно выдыхает:
— Лучше не спрашивай, седых волос это расследование мне точно прибавит.
— Вы нашли доказательства того, что его убийство — инсценировка?
— Можно сказать, что да, — он кивает, — кажется, вы с Леной оказались правы. Пока я не могу быть уверенным на сто процентов, но… но, будем надеяться, что это так.
— Расскажи про Лену, — прошу я.
Мы усаживаемся на пустую лавку, освещаемую круглыми уличными фонарями с оранжевыми лампами, отчего кажется, будто здесь теплее, чем есть.
Деревья приглушают ночные звуки дороги, скрадывая излишний шум. Ощущение, что мы находимся за сотни километров от оживленных улиц, и каждый шорох на концах аллеи куда громче любого автомобильного гудка на дороге.