Боль мне к лицу
Шрифт:
— Привет, мотылек, — произносит человек нарочито измененным голосом, заставляя вздрагивать. — Я тебя искал.
А я понимаю, что и мои поиски маньяков, наконец, закончены.
— Привет, — отвечаю, — я давно ждала тебя.
Тяжело отогнать воспоминания о подвешенной девушке; бабочке Морфо дидиус, распятой на алом бархате. Шептуны будто навеки покинули меня, не выдавая себя даже обрывком мысли. Мы один на один с преступником, чьи руки забрали десяток жизней самым садистским образом.
— Чего ты хотела? — он усаживается на опрокинутый ящик, словно нет ничего необычного в нашей
— Любопытство. У меня много вопросов.
— Задавай любые три.
— А что будет после?
— У тебя осталось два, — напоминает он, доставая из кармана скальпель и принимаясь точить палку, найденную возле ног. Наверное, тот самый, которым вспарывает животы людей.
— Что тебе нужно от Ивана?
— Один.
— Смерть ради смерти или во имя освобождения? — впервые маньяк смотрит на меня с интересом, прекращая свое занятие.
— Смерть — это всегда освобождение. Но лучше спросить об этом настоящего убийцу.
— Так я и спрашиваю.
— Ты уверена, что это я? А может, преступник все это время был гораздо ближе к тебе, чем я сейчас, — он снова возвращается к своему делу.
— Не сбивай меня с толку пустыми разговорами. Так что?
— Люди совсем потеряли страх, перестали видеть дальше собственного носа. Научились выдавать желаемое за действительное. Это четвертый вопрос.
— Ты и на прошлые два не ответил, так что не считается.
— Забавная ты, мотылек, — он поднимается и шагает ко мне, а я резко начинаю пятиться назад, царапая ладони, но даже это не помогает шептунам прийти на помощь.
«Отстань, мы боимся», — отвечает одна из них и тут же пропадает.
— Как трудно видеть плохое в том, кого обожаешь, да? Только обожествление порой не доводит до добра, ведь Боги просят жертв и подношений.
Когда отступать дальше некуда, мужчина грубо хватает меня за горло, дергая вверх. Я словно взлетаю в воздух, одновременно лишаясь его в своих легких, болтаясь над землей. Ноги не касаются пола, и мне кажется, что еще чуть-чуть, и он усилит давление, а я умру. Цепляюсь пальцами за руку, пытаюсь из последних сил дотянуться до него ногой, но он словно каменный, не реагирует на жалкие попытки спастись.
— Пусти, — хриплю, когда перед глазами появляются темные круги и кажется, будто смерть уже дышит мне в затылок.
Убийца неожиданно ослабляет хватку, и я падаю кулем вниз, отчаянно пытаясь сделать болезненный вдох. Воздух как будто проходит наждачкой по горлу, и я, сгибаясь, надсадно кашляю.
— Страшно? Ты же умная девочка, подумай, пораскинь мозгами, — мужчина нависает надо мной, склоняясь ближе. Пальцы в перчатке скользят по коже лица, опускаясь вниз. Он засовывает руку под футболку, поглаживая, и от этих мерзких ласк я начинаю дрожать. Только тело, лишенное на долгое время любви, истомившееся в несвободе, предательски подается навстречу ему, смешивая отвращение и похоть.
Убийца расстегивает мне джинсы, ныряя рукой и туда, а я хватаю его за кисть, не давая продолжать движение, но он легко ударяет меня по лицу. Кровь не заставляет себя долго ждать: течет и из носа, и из губы, я дышу часто, но двигаться уже не могу.
Руки
— Мотылек, как легко тебя сломать, — так интимно шепчет он, будто признается в любви, но вдруг замирает. Слух у него не в пример лучше моего, потому что я не слышу абсолютно ничего, а он внезапно преображается, становясь похожим на опасного хищника, готового вот-вот бежать. — Бойся, — говорит маньяк, отступая в бок и не сводя с меня глаз. Я успеваю только моргнуть, как он исчезает из поля зрения, будто бы его и не было.
Глава 13
«Как мы перепугались!».
«Это было ужасно!».
«Он что, тебя лизал?!».
— Да пошли вы, — бурчу, пытаясь подняться и прислушаться.
Шаги. Шорох. Шепот.
— Аня?
Я узнаю голос Ивана, и кричу ему:
— Я здесь, — собираюсь рыдать, но тут вспоминаю, что где-то поблизости бродит убийца, играющий с полицейским в кошки-мышки. Что у него на уме?
— Анька! — судя по голосу, Доронин еще ближе к свалке. Я выпрямляюсь на дрожащих ногах, держась за покосившиеся ограды заброшенных могил, и протискиваюсь в узкие проходы меж них, пытаясь выбраться.
Он замечает меня, первым бросается вперед и прижимает к себе. Я обнимаю Ивана, готовая вот — вот в очередной раз разреветься, и слышу, как быстро бьется его сердце: тук-тук-тук.
— Анька, твою мать, я чуть не поседел! Какого хрена ты тут забыла?
— Я видела его, понимаешь, видела!
— Что? — он отстраняется, заглядывая в глаза и пытаясь поверить, не лгу ли я. — Он здесь?
Лицо Ивана кажется обезумевшим, а руки все сильнее сжимают мои плечи, будто не знакомые с чувством меры.
— Куда он ушел? — встряхивая меня, полицейский повышает голос, а я чувствую, как его поглощает тьма.
— Ты собираешься ловить его в одиночку? — пытаясь достучаться до разума, практически кричу в ответ, — он убежал, как только услышал тебя! Ваня!
Доронин достает из кармана мобильный и начинает раздавать приказы, словно забывая обо мне. Я мерзну, но уже не боюсь: рядом есть кто-то живой и не опасный. По крайней мере, мне хочется так думать, не прислушиваясь к словам убийцы. Я не отвожу взгляда, примеряя на него возможную роль психопата, но полицейский не вписывается в нее ни по каким параметрам. Либо… либо я смогла-таки создать себе божество.
Ваня заканчивает разговор, просит показать место, где мы находились с маньяком. Светит под ноги фонарем с телефона, пытаясь разглядеть отпечатки обуви, чертыхается, потому что ничего не видно.
— Ладно, пошли в машину, пока бригада не приехала, — сдавшись, наконец, он протягивает руку, и я крепко сжимаю ее. — Замерзла? Хватай пиджак.
Я крепко держу его за руку. Нервы дают о себе знать: начинается головная боль, и я понимаю, что дальше с каждым часом будет только хуже. Зубы стучат, да и вся я трясусь, идя так, словно подпрыгиваю.