Боль мне к лицу
Шрифт:
— Какая же ты сумасшедшая, — а я улыбаюсь, впервые принимая эти слова за комплимент.
… Он засыпает, подперев ладонью щеку. Я едва касаюсь лица, проводя по колючей щетине; сон стирает с лица почти все морщины, оставляя лишь пару самых глубоких складок на лбу. Тихонько целую, почти невесомо дотрагиваясь губами, но Ваня все равно хмурится, прижимая меня к себе.
— Спи, — не открывая глаз приказывает он, и я прижимаюсь еще теснее, запоминая каждую секунду этой ночи и надеясь, что она не
Утром сон мой настолько крепок, что я не успеваю понять, в какой момент Иван уходит из дома. Провожу рукой по его половине постели и, поняв, что она пустая, резко сажусь. Смятая подушка еще хранит чужое тепло, и я утыкаюсь в нее носом, вдыхая едва уловимый запах. Горячий чайник на кухне свидетельствует, что Доронин был здесь совсем недавно.
Ни записки, ни звонка на телефоне. Я беру в руки чашку, из которой он пил, и прижимаюсь к ней губами, будто воруя причитающийся мне утренний поцелуй.
«Какая ночь былаааа!..»
«На работу мужик ушел, не вздумай рыдать!»
«Ох, какой же у него чл…»
— Хватит! — обрываю шептунов, пока они не зашли слишком далеко, хотя и сама не прочь придаться воспоминаниям.
Я забираюсь в душ на полчаса; приятная натертость между ног становится еще одним доказательством, что все произошедшее было правдой.
Долго рассматриваю себя в зеркало, пытаясь уловить, изменилось ли во мне что-то за последние дни?
Несомненно.
Глаза горят, кажутся живыми. Забитое выражение почти полностью оставляет меня — я ощущаю себя настоящей.
— Спасибо тебе, Ваня.
Раз тридцать я проверяю мобильный телефон в надежде отыскать там сообщение от любимого, но он молчит; молчу и я. Чем ближе часы подползают к двенадцатичасовой отметке, тем пасмурнее на душе. Я представляю Яну, Петра, друзей Ивана, наставляющих его на правильный путь. «Семья дороже», — слышу непроизнесенные фразы, и нервничаю с каждой минутой все сильнее.
Нет, так нельзя. Нужно взять себя в руки. Отвлечься, заняться чем-то полезным.
Я открываю холодильник и решаю удивить Ивана чем-нибудь вкусным, — расхожая истина про желудок и сердце мужчины заставляет колдовать у плиты. Через час вся квартира пропитывается ароматом тушеного со специями мяса, но я не чувствую аппетита.
Я занимаю место у кухонного окна, наблюдая за двором. Когда отчаянье достигает высшей отметки, перед подъездом резко тормозит знакомый автомобиль. Сердце мое замирает, а после пускается в пляс, я суетливо спрыгиваю с подоконника, бросаюсь к зеркалу, поправляя бюстгальтер под майкой, чтобы вырез смотрелся еще больше, а грудь — пышнее.
Доронин заходит в квартиру, жестом делая мне знак молчать, не отрываясь от мобильного. Я вижу, что он успел переодеться — значит, либо заезжал домой, либо хранит на работе запасную одежду.
«Зато
«И обедать приехал к тебе».
«И вообще, снимай уже трусы с себя и с него».
«Брысь!»
Разговор Вани кажется мне скучным, и я концентрирую внимание лишь на его внешнем облике. Доронин ловит мой взгляд, подмигивает, приближаясь, и запускает руку под майку, едва касаясь соска. Я закрываю рот ладонью, чтобы не выдать себя звуками, и начинаю подыгрывать ему, расстегивая ремень и начиная стаскивать джинсы.
— Да, да, я понял, — отвечает полицейский неведомому собеседнику абсолютно серьезным голосом, а сам при этом хватает меня за руки, сводит их за спиной и наклоняет вперед. Я чувствую, как он прижимается ко мне сзади, и от ощущения того, насколько мы близки, накатывает дикое возбуждение: к лицу приливает кровь, становится очень жарко, просто невыносимо. Я едва дожидаюсь, пока Иван закончит разговор.
— Кажется, кого-то нужно наказать за плохое поведение, — произносит Доронин, и я таю в его ладонях, забывая о страхах, терзавших полчаса назад.
Спустя тридцать две минуты мы садимся обедать; мне хочется залезть на колени, прижаться к Ване, но ему нужно срочно уезжать, и он заглатывает ложку за ложкой, почти не жуя.
Я сижу напротив, подперев лицо ладонями.
— Может, я все-таки оденусь? — с улыбкой интересуюсь у него. На мне нет ничего, и собственная нагота смущает.
— Уеду, — тогда пожалуйста, — с набитым ртом отвечает полицейский. — А пока ни шагу с места.
— Иначе арест? Мне понравилось, как ты меня наказываешь.
Он хмыкает, не отвечая, наспех выпивая чай за пару глотков.
— Все, обед давно закончился, я побежал. И позвони Лене, — ты обещала.
Я провожаю его, следуя по пятам до самого выхода, то и дело пытаясь прикрыть грудь и низ живот ладонями.
— Ваня, а ты приедешь еще? — вопрос выходит жалким, и мне хочется стукнуть себя за эти скулящие ноты, но Доронин успокаивает всего лишь парой фраз:
— Приеду ночевать, но буду поздно. Звони Лене, — и исчезает, оставляя меня хоть и одну, зато полную надежд и мечтаний.
Я подбегаю к окну, чтобы проводить его взглядом, и смешно кутаюсь в занавеску, пытаясь спрятать все тело, начиная от шеи. Несмотря на то, что теперь в квартире кроме меня никого, именно сейчас я куда острее ощущаю свою обнаженность, приравниваемую к беззащитности.
Иван машет мне, уже зная, что я буду торчать в окне до тех пор, пока его машина не скроется из поля зрения.
Еще восемь минут я улыбаюсь, не замечая, как глажу себя по рукам, шее, животу — тем местам, где только недавно блуждали руки любимого человека. А на девятой минуте иду одеваться и искать визитку Елены.