Болотные огни(Роман)
Шрифт:
Левка прищурил глаза, в которых, казалось, что-то таяло, выпрямился и словно бы потянулся немного.
— А что, водка у нас еще есть? — спросил он, как будто ничего не случилось. К нему протянулось сразу несколько бутылок.
— Левка! — опять крикнул Васька Баян. — Пока мы не стали правоверными, можно напоследок нашу любимую, а?
— Давайте, давайте! — подхватили было девицы, но сразу же замолкли. Они были пьяны, но не настолько, чтобы не понять случившегося.
— Ты поосторожней, — сказал Люськин Ваське, указывая глазами на Милку.
— Если
И отвернулся.
Услыхав это, Нестеров перестал жевать, поставил на стол обе руки с зажатыми в них ножом и вилкой и некоторое время молча смотрел на Левку. Лоб его собрался волнами складок.
Милка была настолько потрясена своей отвагой и так напугана, что не заметила этой маленькой сценки и не поняла смысла Левкиной реплики.
— А что, про инженера при ней тоже можно? — не унимался Васька. Он был изрядно пьян.
И опять Левка только глянул, но ничего не сказал. И опять Нестеров напряженно смотрел на Левку, и на этот раз Милка не поняла смысла происходящего, но заметила взгляд Нестерова, и томительная тоска стала сжимать ее грудь. Она чувствовала, что на нее надвигается несчастье. Между тем Васька взял гитару и стал играть на ней, поводя плечами и работая лопатками.
— Эх, на последях! — сказал он и запел. Он пел чистейшую контрреволюцию.
«Друзья-фронтовики», — вспомнилось Милке.
— Кстати об инженере, — сказал Левка, как только Васька кончил. — Знаете, что сказала мать, когда я рассказал ей про инженера? Она сказала только два слова: «Красив он?» Какова?
— Вот это женщина! — с восхищением воскликнул Васька.
— «Красив он»… — задумчиво повторил Левка, качая головой, — и только.
«Какой это инженер? — с тревогой подумала Милка. — Неужели Дохтуров? Что они хотят ему сделать?»
— А что инженер? Инженер хорош, — заметил Люськин.
— Хорош… пока, — ответил Левка. — Скоро будет нехорош.
Милка с ужасом слушала этот зловещий разговор.
— Возьмем, значит, инженера за хобот, — весело сказал Васька. — Вот странное дело: живет человек, пьет, ест, на работу ходит, и не знает он, сердешный, того, какая роль ему в пьесе приготовлена.
— Жизнь — это пьеса, — вставила плотная девица.
— Ладно, Васька, прекрати, — сказал Люськин и вдруг заорал: — Чего тебе нужно?!
У порога стояла тетя Паша. Казалось, она смотрит одними глазницами, так огромно черны были ее глаза.
— Мне их нужно, — жалко улыбнувшись, сказала она и указала на Милку, — пирог вынать.
— Э, нет, — ответил Люськин, — этой мадам придется посидеть.
— И подождать… — задумчиво вставил Васька. Кажется, он совсем не так уж и пьян.
И Милка все поняла: и почему «при ней можно говорить все, что угодно», и почему ее не выпускают. После того как она ударила Левку, живой ее отсюда не выпустят никогда. Они были страшны ей теперь, как волки, и почему-то особенно Васька Баян с его гитарой и задумчивым, почти нежным взором.
— Тебе вот эти помогут, — сказал тете Паше Люськин, — давайте, барышни.
«Он хочет, чтобы ушли девушки», — подумала Милка, чувствуя, как холодеет спина.
Девицы засуетились, но встать из-за стола не смогли. Правда, «Кармен» удалось приподняться, но только для того, чтобы, упершись руками в тарелку с винегретом, плюхнуться обратно на стул.
— Сама вынешь, — обратился Люськин к хозяйке. — Не велико дело.
— Да пусть ее идет, — пренебрежительно бросил Левка, откидываясь к стене и поправляя ремень.
Со своего места в углу Милка с трудом выбралась к двери и вышла на кухню. Здесь было до странности тихо; наклонясь над ведром, стоял и пил воду Нестеров. Хозяйки не было. У кухонного стола сидела Мурка. Она куталась в толстый тети Пашин платок и дрожала, несмотря на жару. Лаковые туфли ее были в грязи.
Отодвинув печную заслонку, Милка стала вынимать пирог. Из темной печи, подрагивая неровным противнем, жирный, золотой, в теплом душистом облаке полз пирог с капустой, такой добродушный и простосердечный, что, казалось, стоит внести его в соседнюю комнату, где слышался шум и визг, и там сразу же наступит благоговейная тишина и все тоже станут добрыми и простодушными.
— Беги отсюда, Милка, — сказал негромко Нестеров, — они убьют тебя.
Мурка не шелохнулась. Да и слышала ли она этот разговор?
Милка знала, что ее убьют, но стоило ей услышать об этом из чужих уст, как необыкновенная слабость охватила ее. Ей захотелось сесть.
— Беги через улицу, быстро, — продолжал Нестеров, по-прежнему не оборачиваясь, — щеколда поднята.
Они с Нестеровым стояли друг к другу спиной. Каждую минуту сюда могли войти (или Мурка могла понять, в чем дело, и поднять крик). Нужно было немедленно принимать решение, от которого зависела жизнь, а Милке хотелось сесть на пол. Сесть на пол и проснуться от этого кошмара. Однако она собрала все свои силы.
Так. Значит, нужно пройти через кухню, бесшумно открыть дверь, пройти по двору, открыть калитку, а там уже можно бежать.
Милка оглянулась на Мурку, и вдруг та несколько раз задумчиво кивнула головой.
Осторожно, не дыша, Милка оставила пирог и сделала шаг назад. Потом так же, не оборачиваясь, сделала еще один шаг.
— Это что еще за балет?! — сказал, входя, Люськин. — Пожалте в комнату.
Теперь она вернулась почти под конвоем и должна была снова протискиваться в свой угол. В свой безнадежный угол.
— Застал с Петровичем, — громогласно заявил Люськин.
За ним, ухмыляясь, шел Нестеров.
— Как же, Николая-то нет, — проговорила полная черная девица.
— Сбежал, — вставила другая.
Настроение компании явно изменилось. По-видимому, до сих пор Милка была под Левкиным покровительством, которое теперь было демонстративно снято. Более того, в ее отсутствие, казалось, был дан сигнал, по которому все с тупой, пьяной злобой устремились к ней. Реплики перелетали над столом из конца в конец.