Болото пепла
Шрифт:
– Но почему?
– Не знаю… вырос. А когда люди вырастают, им нужно перестать делать то, что они делали в детстве, и верить в то, во что они верили. Чтобы всем, и в первую очередь им самим стало ясно, что они теперь взрослые. Иначе как понять разницу?
– А я всегда с ними делилась и буду, даже когда состарюсь! – убежденно сказала Твила.
– Прежде чем состариться, надо вырасти, – заметил мастер.
– Совсем необязательно. Можно родиться старым.
Он с удивлением посмотрел на нее и внезапно спросил:
– А они твои
– Всегда.
Он помолчал и произнес:
– Знаешь, тогда мы лучше ничего не скажем об этом Розе и особенно Охре. Она лелеет надежду округлить твои щеки и расстроится не на шутку, узнав, что кормит крыльцо. А кто тебя этому научил? Мама?
Твила опустила глаза, помотала головой и начала отдирать щепки от щелки, чтобы превратить ее в полноценную щель.
– Сестра, бабушка, няня?
Твила снова покачала головой.
– Была одна Ранняя женщина…
– Ранняя?
– Да, она говорила, что родилась не давно, а рано, до того, как появилось давно.
Едва это сказав, Твила снова ощутила тот самый запах – жженых трав и горького меда, и оказалась в тесной сухой пещере посреди леса. Снаружи тяжелыми хлопьями валил снег, но здесь было тепло. Укрытая пятнистой шкурой, она из своего уголка наблюдала за склонившейся над котелком женщиной. Та была высохшей как кость, с разметавшимися бурой пряжей волосами. Женщина покачивалась, что-то бормоча и растирая между шершавыми, как точильный камень, ладонями сухие травы, которые она собрала в молодую луну. Потом она бросала их в огонь, и ее грудь выгибалась от нарастающего внутри гула и дребезжания. Эти звуки наполняли ее тело, проходили сквозь него, выливались, и вскоре уже казалось, что вся она целиком состоит только из них, натянутый пучок первобытных голосов. Эта была песнь всех языков мира: зверей и птиц, камней и пустошей, ветра, живых людей, мертвых и тех, кто никогда не родится, тварей, бродящих по земле и под ней, проникающих в людские умы и населяющих их сны, отравляющих совесть. Все они слышали ее зов, и их кровь или то, что у них было вместо крови, откликалось на него.
А потом она поворачивалась и манила Твилу к себе. Завороженная, с колотящимся сердцем она приближалась к Ранней женщине, и та всыпала в ее раскрытую ладонь горсть мелких цветков, и крепко сжимала ее пальцы в кулак, один за одним.
– Нашепчи свои беды огню, и он заберет их с собой, – говорила Ранняя женщина всеми голосами разбуженных ею тварей, и из ее глаз на Твилу смотрели сонмы других очей, заглядывать в которые было все равно что смотреть в звездное небо: чем дольше глядишь, тем больше новых звезд видишь.
И Твила шептала, а потом резко вскидывала ладонь, и травы летели в оранжевые языки пламени, гудящие в унисон с ветром и снегом снаружи. И огонь выжигал воспоминания о бедах из ее сердца и уносил пепел в никуда…
– Это она тебя воспитала? – ворвался в воспоминания голос мастера.
– Нет, но я ее навещала… редко. Отец не разрешал, называл
– Уверен, что не была.
– Где он… или она? – неожиданно для себя самой спросила Твила.
– Где кто? – Мастер Блэк повернул к ней озадаченное лицо.
Губы Твилы сложились в слово, но произнести его вслух она не смогла. Однако он и так понял.
– Разве Роза тебе не сказала?
– Я… я боялась спросить. Младенец, той ночью… он ведь не кричал?
– Нет. Мне жаль. Он… она теперь спит под папертью, – мягко добавил он.
– Значит, это была она?
Слезы душили. Бывают слезы, которые, сколько ни плачь, остаются внутри.
– Да.
Мастер помедлил, подбирая слова:
– Твила… тот, кто это с тобой сделал… он… тебя обидели?
Твила отковырнула от крыльца прогнившее пятнышко и, не поднимая глаз, тихонько помотала головой:
– Нет.
– Тогда от кого ты прячешься?
– Ни от кого, – испуганно прошептала она.
– Как скажешь.
– Спасибо.
– За что?
– За то, что не спрашиваете. И… за то, что вы хороший.
Лицо мастера исказилось так, будто она только что сунула палец в его открытую рану.
– Люди не делятся на плохих и хороших, Твила, – вздохнул он. – Лишь на тех, кто совершил больше или меньше ошибок, только и всего.
– А вы совершили много?
– Одну главную. Остальные не важны.
– А нельзя о ней забыть? Перешагнуть и пойти дальше, не оглядываясь?
– Тебе когда-нибудь снилось, что ты идешь по хорошо знакомой улице и точно знаешь, что будет за поворотом, но вот огибаешь угол и снова оказываешься на той же улице и никак не можешь перейти на следующую?
– Да…
– Так вот с тех пор я на этой улице. Дурак, думал еще чуть-чуть и сойду с нее, – горько усмехнулся мастер.
– Это как-то связано с сегодняшней пропажей? Вы сильно из-за нее расстроились?
– Не из-за самих денег, – пояснил он. – А потому что теперь не успею в срок. Я должен был отдать одному человеку долг.
– А этот человек не может еще немножко подождать? Срок нельзя перенести?
– Думаю, тут все одно к одному.
Заметив ее вопросительный взгляд, он уточнил:
– Думаю, кто-то просто не хотел, чтобы я успел.
А потом мастер поднялся.
– Ну, идешь в дом? Холодно сидеть, да и ночь на дворе. К тому же вряд ли они покажутся, пока ты здесь. – Он чуть улыбнулся и кивнул на крыльцо.
– Да-да, иду.
Мастер уже взялся за ручку двери, когда Твила снова его окликнула:
– Они перестали их забирать?
– Что? – Он удивленно обернулся.
– Угощения – поэтому вы их больше не оставляете? Потому что они перестали к ним прикасаться…
Он помедлил и кивнул.
– Это потому что в них нужно верить. Зачем еда тому, кого нет?
– Ну, будем надеяться, твои все с благодарностью стрескают и вместо козней станут беречь тебя от бед.
Конец ознакомительного фрагмента.