Большая дорога
Шрифт:
— А чего теперь признался?
— Десять лет таился, а все совесть мучила. От этого и водкой зашибался… Пронзил ты мою душу добротой своей к людям… А теперь казни…
Тихо плескалась вода в темноте, потрескивали сучья, томно и нежно охала утка в корзине. Шугаев молча смотрел на огонь, и лицо его, озаренное неровными вспышками пламени, то темнело, то светлело, словно и внутри у него разгорался большой трепетный огонь.
Шугаев ничего не привез домой с охоты, и Лидия Сергеевна сказала с ласковым упреком:
— Какой ты охотник!
— Если бы
Под окнами больницы Коля Смирнов строил какое-то сооружение. Люди с удивлением разглядывали деревянный ящик с проволочками внутри, к которому тянулся электрический провод из окна больницы, где помещался рентгеновский кабинет. Окно было открыто, виднелись сверкающие части аппаратуры. Коля повернул рукоятку рубильника, и стрелка манометра поползла слева направо и остановилась на цифре 60. Все почувствовали приятный запах, какой обычно бывает во время сильной грозы.
— Начинайте сыпать зерно! — сказал Коля.
Девушки положили мешок с пшеницей к воронке над ящиком, развязали его, и зерно потекло в воронку. Из отверстия внизу ящика сильной струей полилось чистое, отборное зерно. Маша зачерпнула полную пригоршню, пересыпала с ладони на ладонь и не увидела ни одной соринки, ни одного щуплого зернышка; на ладони лежали полновесные, тяжелые, одинаково крупные зерна пшеницы — вот такие отбирали вручную девушки всю зиму.
И Шугаев с радостным волнением разглядывал эти крупные зерна, вдыхая живительный приятный запах озона. Не было и той едкой пыли, какая обычно вылетает из веялок вместе с мякиной.
— А куда же девается пыль? — спросил он, заглядывая в ящик.
— Пыль остается в ящике, в особом бункере. Она не вылетает потому, что заряжена электричеством и оседает в отведенном ей месте. Она послушна нашей воле, дисциплинированна, — с веселой улыбкой ответил Коля.
— Спасибо вам… Спасибо! — растроганно сказал Шугаев, пожимая руку Коли.
— Это же ваша идея, товарищ Шугаев, — сказал Коля.
— Чудесная идея! — воскликнул агроном Василий Иванович. — Чудо-веялка! Теперь необходимо проследить, какое влияние на семена оказывает ток высокого напряжения. Ведь каждое зернышко получило электрический заряд, оно ионизировано, а это не может не сказаться на веществе зерна, в частности на белке… Как вы думаете, товарищ Смирнов?
— Это уж вам видней, — сказал Коля. — Я не биолог. Я инженер. Имею дело с мертвой материей.
— Несомненно, это влияние должно быть благотворно, — сказала Маша. — Ведь то, что происходит в ящике, можно сравнить с грозовым разрядом…
— Совершенно правильно, — обрадовался Коля.
— А ведь известно, что дождевая вода в грозу особенно полезна для растений, потому что она тоже наэлектризована грозовыми разрядами, насыщена ионами.
— А может, их так наэлектризовало, что они и не взойдут вовсе, — мрачно сказал Тарас Кузьмич. — Вот в Америке на электрическом стуле разбойников казнят…
— Типун тебе на язык! — сердито сказал Андрей Тихонович. — Вот ведь какой вредный ты, Тарас Кузьмич! Тут праздник ума человеческого. Видишь, чего делает электричество? А ты «разбойников казнят»…
— Вот доктора спросим, как она: вредная штука или пользительная? — крикнул кто-то из толпы.
Доктор Евгений Владимирович выглядывал в окно с беспокойством: ему казалось кощунством использовать благородную силу рентгеновской установки для такой грубой работы, как сортировка семян. И еще он побаивался, как бы этот изобретатель не попортил трансформатор.
Однако вопрос о том, как воздействует ток высокого напряжения на семена пшеницы, заинтересовал и доктора. Это уже было ближе к знакомой ему области. Кстати, в этот момент из второго окна, где была палата кожных больных, высунулась совершенно лысая голова. Сначала подумали, что это старик, а потом все узнали мальчугана Кирюшку, и все ахнули, потому что Кирюшка ходил всегда лохматый, а теперь голова его напоминала гусиное яйцо — на ней не торчало ни одного волоска.
— Вот, например, обратите внимание на этого парнишку, — сказал доктор. — У него я обнаружил паршу. Единственное средство — это совершенно удалить волосы, с корнями. Мы держали Кирюшку под рентгеном, пока совсем не вылезли волосы…
— Ай, мамоньки! — воскликнула длинноносая Лукерья, всплеснув руками.
— Я говорил, — зловеще сказал Тарас Кузьмич. — Так и с пшеницей может быть.
— Кончайте, девушки, — сказал Николай Андреевич. — Этак мы всю пшеницу попортим, — ему стало жаль семена, которые он дал взаймы шемякинцам.
Девушки, тащившие к электровеялке второй мешок, остановились.
— Отец, не срами себя, — тихо сказал Владимир.
— Тебе-то не жалко пшеницы… И лошадь так же вот, а потом в суд потянут, — раздраженно проговорил Николай Андреевич и, заметив, как вспыхнули глаза у сына, понял, что зря погорячился.
— Николай Андреевич, — дрогнувшим от волнения голосом сказала Маша, — напрасно вы думаете, что семена эти дороги только вам.
Дегтярев смущенно взглянул на нее: никогда Маша не говорила с ним таким независимым тоном.
В этот день Семен Семенович записал в свою «Книгу добра», что на благо людей инженером Николаем Смирновым создана новая машина, называемая электровеялкой, и что дело Владимира Дегтярева прекращено, так как Неизвестным внесено на счет колхоза «Искра» двенадцать с половиной тысяч рублей — стоимость павшей лошади.
Маша медленно шла от колодца, плавно покачиваясь под тяжестью ведер, висевших на коромысле, стараясь не пролить ни капли ключевой чистой воды.
Апрельское солнце радужно сияло в ворсинках белой поддевки из сукна, сотканного искусными материнскими руками; от красного вязаного платка на лицо Маши падал какой-то радостный отсвет.
Она щурила глаза: слишком много света было вокруг, ее ослеплял огненный кружок, сверкавший в ведре, как маленькое солнце. Она не видела, но чувствовала, что из многих окон смотрят на нее шемякинцы. Длинноносая Лукерья уже сбегала в Спас-Подмошье и принесла оттуда целый короб новостей: Машенька хотела утопиться в проруби от несчастной любви, потому что дегтяревский парень обещался жениться на ней, а сам скрутился с другой, а потом заела его совесть, и он даже рысака загнал, чтобы только спасти Машеньку…