Большая игра Слепого
Шрифт:
– Свари кофе, – спокойным, каким-то мертвым голосом попросил Шелковников, вернее, даже не попросил, а приказал, зная, что его не ослушаются.
И Валентина, которая отродясь не стеснялась, почему-то вдруг испугалась своей наготы. Отвернувшись, она быстро накинула на плечи скользкий шелковый халат, нервно пошарив пальцами по холодному полу, отыскала тапки. Она направилась на кухню, где сразу же закурила, включив плиту и поставив на огонь воду.
А Шелковников тем временем одевался. Он туго затянул узел галстука, накинул на плечи подтяжки, вытащил из внутреннего кармана пиджака кожаный бумажник и повертел его в пальцах. Бумажник был дорогой, из добротной желтой кожи, с золочеными уголками. Павел Павлович открыл его и вытащив двести долларов, небрежно бросил их на комод возле телевизора.
«Больше ты, телка, сегодня не заработала», – цинично подумал он, поправляя галстук.
Он еще несколько секунд вертел в руках бумажник, затем зло скривился и направился на кухню.
Кофе и бутерброды уже стояли на столе. Шелковников уселся и, не глядя на женщину, без всякого аппетита принялся жевать.
– Ты ничего не хочешь мне сказать, Павел? – спросила Валентина.
– А что ты хочешь услышать?
– Я хочу услышать что мне делать дальше.
– В каком смысле?
– Вообще.
– Ничего не делать. Сидеть и ждать когда я приеду.
– А когда ты приедешь?
– Когда мне это будет нужно, тогда и приеду.
И запомни, – отодвигая чашку, почти шепотом произнес Шелковников, – если ты с кем-нибудь свяжешься, потом пожалеешь. Очень, очень пожалеешь.
– Это мое дело.
– Вот тогда и увидишь, твое это дело или чье-то еще!
Он поднялся из-за стола и, перевернув чашку, поставил ее на блюдце.
– Стал суеверным? – скептически улыбнулась женщина, глядя на чашку, перевернутую для гадания.
– Нет, – покачал головой Шелковников и с минуту молчал. Затем поднял чашку и принялся изучать замысловатые потеки.
– Что там получилось?
Павел Павлович вертел чашку, пытаясь поймать момент, когда потеки приобретут осмысленные формы.
– Что-нибудь не так?
Вместо ответа Шелковников указательным пальцем подтолкнул блюдце к Валентине.
– Чушь какая-то получается, – ответила она.
– Да, чушь.
Зачем Шелковников переворачивал чашку, он и сам не смог бы объяснить – почему-то на душе у него было неспокойно, какие-то недобрые предчувствия его угнетали. Но с чем они связаны, он пока еще не знал. Просто, как у всякого человека, много лет проработавшего в органах, интуиция у отставного майора была развита прекрасно, и он предчувствовал неприятности, когда до них было еще далеко. Вот и сейчас сработало чутье…
– Гнусность какая-то, – скривив тонкие губы, произнес он и резко покинул кухню. – Где мой кейс, Валентина?
– Там, где всегда, в шкафу, – спокойно ответила женщина.
– Ах да. Бывают же места, где никогда ничего не меняется.
Открыв шкаф, Павел Шелковников вытащил кейс, отщелкнул крышку, приподнял два толстых глянцевых каталога. Под ними лежало несколько пачек долларов и пистолет в кобуре. На лице Шелковникова промелькнула улыбка.
– Порядок.
– Уж не думаешь ли ты, что я лазила в твой портфель?
– Этого только не хватало.
Замки были закрыты, кейс стал у двери. Шелковников быстро оделся.
– Даже не выйдешь проводить? – от двери бросил он в глубину квартиры.
Валентина покорно подошла к своему любовнику.
– После всего сказанного – не очень хочется.
– Ладно, не обижайся, я просто погорячился. Жизнь такая, все на нервах.
Когда Павел Павлович Шелковников спустился вниз, черный «опель-омега» уже стоял у подъезда. Отставной майор открыл дверь и опустился на переднее сиденье.
– Ну, что у тебя? – спросил он, обращаясь к водителю.
Тот перебросил окурок сигареты из одного уголка рта в другой:
– Все о'кей, шеф, все как в кино.
– Что значит, все как в кино? – спросил Павел Павлович.
– Два кино, вино и домино, – усмехнулся мужчина, поворачивая ключ в замке зажигания. – Куда едем?
– Давай, Миша, ко мне, – приказал отставной майор КГБ.
…Уже через двадцать минут автомобиль остановился у подъезда дома Шелковникова.
– Подождешь меня минут тридцать или час? – выбираясь из машины, спросил Шелковников.
– Конечно, подожду, – сказал водитель, доставая из пачки очередную сигарету. Как будто он мог не подождать, если б захотел…
– Слишком много куришь, – на ходу бросил Шелковников.
– Нравится мне это дело, Павел Павлович. Люблю курить и трахаться.
– Лучше трахайся, – лениво пробормотал Шелковников, – это не так вредит здоровью, да и в салоне от этого дела не дымом, а духами пахнет.
– А я трахаюсь и курю одновременно – люблю и то и другое.
Хлопнув дверью, Шелковников поднялся к себе в квартиру. Восемь картин лежали на антресолях. Павел Павлович поставил табурет, извлек картины и перенес их в большую комнату. Затем он зажег свет, все имеющиеся лампы. Из книжного шкафа достал фотоаппарат, расставил картины у стены и стал фотографировать. Аппарат был со вспышкой. Шелковников отснял всю фотопленку, которая у него оставалась, вытащил кассету и спрятал ее в карман пиджака.
– Вот теперь порядок. Сейчас заеду проявлю.
Затем он принялся складывать картины, пакуя их в две стопки; он провозился минут двадцать и даже вспотел, пытаясь все сделать предельно аккуратно. Когда с картинами было покончено, Шелковников надел пальто, взял телефон и, набрав номер, негромко сказал шоферу:
– Миша, поднимись-ка ко мне наверх, кое-что надо захватить.
Через три минуты в дверь позвонили и вошел шофер Миша.
– Возьми вот эти свертки, – Шелковников кивнул, – и аккуратненько спрячь в багажник, только очень аккуратненько.
– Понял, шеф, – коротко ответил водитель, подхватил груз и неторопливо направился вниз.
– Погоди, я пойду с тобой.
Шелковников и водитель спустились к подъезду.
Миша открыл багажник, в котором царила такая же чистота, как в платяном шкафу. Картины были сложены, багажник закрыт. На этот раз Павел Павлович устроился на заднем сиденье.
– Куда теперь, шеф? – устраиваясь в машину, осведомился водитель.
– А теперь давай, родной, поедем к Лебедеву.
– Это же к черту на кулички!