Большая игра

СкальдЪ

И хотя мое задание не подразумевало долгого отсутствия, друзья и товарищи устроили веселую пирушку, поднимая тосты за мое здоровье и скорейшее возвращение «со щитом», как выразился подполковник Тельнов.

— Ждем тебя обратно, Мишель! — порядочно подвыпивший Некрасов обнял меня и долго изливал душу, рассказывая, как теперь здесь станет скучно. — А выглядишь ты достойно, как и положено. В гусаре, Мишель, все должно быть прекрасно! Погоны, полковой знак, кокарда, сабля и даже исподнее. Иначе это и не гусар вовсе, а так, млекопитающее.

В путь двинулись вдвоем со Снегиревым.

— Так что, Архип,

рад вновь оказаться в седле? — поинтересовался я, когда душистые сады Ташкента остались за спиной. Под копытами коней стелился разбитый тракт. Есть выражение, что в России две беды — дураки и дороги. Может оно и так, но состояние местных путей раньше вообще казалось крайне плачевным. Они лишь сейчас, при Кауфмане, начали приобретать нормальный вид.

Хартума я решил тяжелым походом не нагружать, приказав оседлать Жужу. Застоявшаяся в конюшне кобыла чувствовала себя хорошо, а от избытка сил время от времени косилась на меня, пытаясь всячески намекнуть, что пора бы уже и рысью две-три версты пройтись.

— Куда вы, туда и я, вашблагородие, — ответил денщик. Как и я, он был облачен в форму летнего образца. Её специально пошили для местного климата из более тонкого сукна и окрасили в светло-бежевые тона. Плечи гусара украшал так называемый плечевой шнурок. Стандартные армейские погоны гусары носили лишь на шинелях. На форме их заменяли витые шнуры, в цвет полка. У нас они были серебристо-белые. На них размешались муфточки, именуемые гомбочками. Их число соответствовало пехотным басонам — так назывались лычки. Два басона или гомбочки у гусар обозначали, что их владелец является младшим унтер-офицером, третьим, после рядового и ефрейтора, званием нижних чинов. За минувшие годы Снегирь неизменно находился рядом и успел десятки раз доказать свою честность и надежность. Так что и я старался ему всячески помогать. И по моему последнему ходатайству ему присвоили это звание.

Архип сидел на коне, а к седлу привязал еще одну лошадь, несущую палатку, запас провианта, одежду, боеприпасы и разные мелочи. В специальной кобуре Снегирев держал карабин Бердана — им уже успели перевооружить наш полк. К моему немалому удивлению, гусар показывал в обращении с ним удивительную меткость. Даже странно, но прежняя винтовка Крнка в его руках смотрелась не очень грозно, а вот изделие американского полковника попало, что называется, «в жилу».

Еще в Ташкенте, понимая, что талант парня надо развивать и хороший стрелок всегда окажется полезным, я на личные деньги купил три сотни патронов. Осваивая оружие, Снегирь с большим азартом и немалой пользой их расстрелял. И с карабином чуть ли не сроднился.

Переночевав в Чимкенте, тронулись дальше. В Туркестане стоял шестой резервный эскадрон под командованием ротмистра Вышневецкого Романа Адамовича, и я с удовольствием воспользовались гостеприимством боевоготоварища и его подчиненных. Вообще, на мой взгляд, им крупно не повезло. В отличие от так называемых «строевых» эскадронов, резервные участия в боях принимали нечасто. Мелкие и редкие стычки с отдельными разбойничьими отрядами, вот и все, что выпало на их долю в Азии. И им наверняка было чертовски скучно.

Хотя, с другой стороны, не все же любят рисковать жизнью. Тем более, товарищам шло усиленное военное довольствие, да и выслуга в чинах на войне короче. Так что может

не так уж и плохо им живется.

— Рассказывай уже, как нашему полку служится в Ташкенте? Как здоровье барона Оффенберга? Как поживает генерал-губернатор? Какие последние новости? — скучающие товарищи засыпали меня градом вопросов.

Во время ужина, который они для меня устроили, я, как мог, утолил их любопытство, а утром тронулся дальше.

В дороге у меня оказалось много свободного времени. Раз за разом я обдумывал предстоящую встречу с будущим Белым генералом Скобелевым. В новой жизни судьба свела меня со многими интересными и необычными людьми. Некоторые из них обладали или еще будут обладать внушительными историческими достижениями. Но фигура Скобелева в моих глазах почему-то стояла отдельно от прочих.

Слишком уж необычным казался Белый генерал. Он вспыхнул, как сверхновая звезда, осветив на краткий промежуток времени чуть ли не всю Европу и Азию, а затем так же быстро погас. Кто приложил руку к его смерти? Была ли она вполне естественной или в генерале увидели опасную фигуру, которую решили устранить? Могло быть и так, и эдак. И если в самой России во многих сферах еще царили патриархальные и немного рыцарские времена, то наши политические «друзья» из Англии, Франции и Германии уже начали избавляться от подобных предрассудков и пережитков прошлого. Так что они вполне могли помочь Михаилу Дмитриевичу отправиться на тот свет в самом рассвете сил.

А между тем в Азии буйствовала весна. Барханы покрылись зеленью, воздух казался таким чистым и душистым, что им можно было часами дышать и не надышаться. Над головой раскинулось бескрайнее голубое небо с редкими пятнышками белых облаков. Природа расцвела и выглядела великолепно. Правда, все это великолепие заканчивалось за три, иногда четыре недели. Приходило жаркое и суровое лето, все выгорало, а зелень на барханах уступала место унылым пескам Каракумов. Черные пески и прозвали так именно потому, что погибшие растения приобретали мрачные черные оттенки, а безжизненные корни напоминали ядовитых змей.

Весна переживала самое буйное время. Но уже приближались шесть долгих месяцев сухого и жаркого лета. И того, что оно несло — палящее солнце, забивающей глотку пыли, постоянную нехватку воды, апатию, солнечные удары.

Верст за сто до Казалинска я поймал себя на мысли, что если память не изменяет, то именно здесь, в этих местах в известной мне истории построили космодром Байконур.

Казалинск встретил нас шумно. Ревели верблюды и ишаки, слышалась брань ямщиков и ругань киргизов, свистели мальчишки. Гам стоял оглушительный. Непосвященному в восточный менталитет человеку могло показаться, что война с Хивой началась раньше времени, несмотря на заверения генерала Головачева.

Как вскоре выяснилось, все оказалось прозаично — перед небольшими городскими воротами встретились два каравана, один выходил из маленького городка, другой заходил. Уступать никто не хотел. Началась склока. Киргизы, татары и узбеки орали друг на друга с остервенением, проклиная и призывая на головы «сынов гиены и шакала» всевозможные кары.

— Живут же люди, спаси Господи! — не то с уважением, не то с порицанием заметил Снегирев, перекрестившись.

— А ну, дорогу! — я привстал на стременах и возвысил голос.