Большая игра
Шрифт:
— В чем это?
— Да в чем угодно! — широко развел руки царь, но потом, будто спохватившись, добавил, — в разумных пределах, разумеется!
— Прошу прощения, но я вас все же не понимаю.
— Да что уж тут непонятного. Я хочу, чтобы именно ты возглавил оппозицию в Совете Одаренных.
— Что?! — изумился Колычев. Такого поворота он никак не ожидал.
— А почему нет? Ты сейчас один из богатейших людей империи, а то и шире бери — всего мира. Заслуги у тебя такие, что никто кроме меня и тронуть не посмеет, а я, памятуя об оных, и подавно не стану. Для виду можешь самодержавно-царскую политику критиковать. Чиновников да министров ругай, сколько влезет. Главное, чтобы во всех ключевых вопросах мы выступали единым фронтом!
«Господи, он меня что, в Жириновские прочит? — изумленно подумал Март, — только твое величество забыл поинтересоваться, а оно мне надо? Нет уж, от таких раскладов лучше отказаться, какой из меня, нафиг, оппозиционер? Так, сейчас надо аккуратно перевести стрелки и сменить тему. Да и в Штирлицы не гожусь — работать под прикрытием: никто не поверит, после всех моих приключений, что переметнулся на другую сторону».
— Так что скажешь? — пытливо прищурился император.
— Как мне кажется, — осторожно подбирая слова, начал Колычев, — на роль лидера оппозиции нужен совсем другой человек.
— И какой же? — недовольно буркнул царь.
— Немолодой, можно даже сказать, изрядно потасканный, с неоднозначной репутацией. Хорошо бы картавый.
— Это еще зачем?
— Чтобы при выступлениях по радио одним голосом вызывал отвращение.
— Да кто же за таким пойдет?
— Так и не надо, чтобы шли. Надо, чтобы глядя на него, даже неграмотные домохозяйки понимали, что альтернатива монархии вот такая. Некрасивая, вороватая и насквозь лживая. Что, к слову сказать, во многом чистая правда!
— А в этом что-то есть, — задумался Александр. — Я так понимаю, мой экспромтом возникший план тебе не пришелся по душе?
«Экспромтом, как же!» — хмыкнул про себя Март, но вслух ответил:
— Ну почему же. Просто я уверен, что так будет лучше. Кроме того, одно другому не мешает. Я вполне могу время от времени негласно поддерживать крикунов, оставаясь при этом в тени и отыгрывая независимую фигуру, критично настроенную ко всем ошибкам власти.
«Так-то будет естественнее восприниматься, а то оппозиционер и Штирлиц в одном флаконе…»
— Что ж, как знаешь. Резон в твоих словах есть. Главное, чтобы дело двигалось…
— А куда вы полагаете нужно двигаться, государь? — осторожно закинул удочку Март.
— В частностях или…
— Глобально.
— Ну, если глобально, — на секунду задумался император, и на лице его появилось нечто вроде мечтательности. — То не пора ли нам предъявить миру свои правила?
Царь повернул голову и бросил взгляд на стоящий на столе бюст Петра 1, как будто показывая свое внутреннее стремление стать фигурой, столь же значимой для России, как его предок.
Колычев задержал дыхание: «Ого, какие планы. А ведь недавно говорил, что нас со всех сторон обложили, но напоминать об этом, пожалуй, не стоит».
— Отличная мысль! А какие?
— Не перебивай! — поморщился Александр, но тут же сменил гнев на милость и продолжил. — Видишь ли, друг мой, без своих колоний практически все европейские великие державы не более чем пшик. Одно дутое величие!
Промышленность, конечно, у них есть, и немалая, но ей нужны рынки сбыта. Без того она — обременение, а не доход. В Англии на все про все — полста миллионов подданных короны. Ну пусть еще Австралия с новой Зеландией добавят десяток. Итого на круг шестьдесят. Во Франции — сорок два. Германия — восемьдесят. Даже в Соединенных штатах едва наберется сто сорок девять миллионов.
Кто они на фоне нашей трети миллиарда? Тьфу, — с воодушевлением и гордостью за свою державу произнес император. — И это за вычетом Манчжурии и Кореи! А это еще сразу семьдесят! Всего выходит ровным счетом четыреста! Мало того, у нас давно внедрено всеобщее образование даже для баб, одаренных больше половины от общего числа на Земле, инженеров одних сколько?!
— Это верно, государь, но учитывая колонии европейских держав… — счел необходимым возразить Март, — британский монарх правит над полумиллиардом подданных.
— О том и речь! — царь прихлопнул ладонью по зеленому сукну стола, — что британцы не сами собой сильны. Там одна Индия — это 377 млн, Африка еще 80, — без труда по памяти воспроизвел он цифры, — ну и остальное по мелочи… И другие от них не отстают. Значит что?
— Объявить крестовый поход против колониализма и хищничества старой Европы. Пора уже покончить со всеми пережитками кровавых и бесчеловечных обычаев прошлого, — чеканно сформулировал Мартемьян. — Знаю, что мы и так в этом направлении работаем, но надо начать решительнее действовать, организованнее. И оружием помогать, и средствами, и обучением. Поддержать лидеров всех народно-освободительных сил. Закрепить мысль, что Россия, в отличие от запада, колоний не создает, а единое государство строит, где все народы живут в мире и согласии.
— Красиво завернул! — царь, не сдержавшись, сочно, в голос рассмеялся. — Верно понимаешь. Начни наводить мосты. Может, статьи в печати от своего имени опубликуй. Одним словом, займись политикой. Знаю о твоем разговоре с корейским ваном, с китайцами, — Александр хитро посмотрел на Марта, — делаешь, определенно, успехи, вот и иди этим курсом, вплетай политику и новую идею под видом деловых бесед.
Царь, придя в немалое возбуждение от видимых перспектив насолить извечным врагам, пружинисто поднялся и снова подошел к большой карте, которая тянула его как магнит. Некоторое время он молча смотрел на нее. Затем снова заговорил.
— Вроде как в частном порядке. Сам не засвечивайся, подбери кого, а лучше всего и вовсе через третьи руки проворачивать дела. А я тебе через некоторые фонды буду на это дело средства подбрасывать. В расценках не обижу, только и ты меру знай… Выдавим наглецов-англецов отовсюду, а под эту сурдинку и сами мирно зайдем с торговлей, медициной, транспортом и прочими хорошими и нужными делами. И останется Георг Шестой там, где и полагается сидеть с таким номером, — иронично скривил губы Александр III. И сразу стало очевидно, что к британскому монарху он относится безо всякого уважения и даже с изрядной долей презрения.