Большая книга стихов

Липкин Семен Израилевич

ВОСПОМИНАНИЕ

Райский сад не вспоминает, Просто дышит и поет, Будущего он не знает, Прошлого не сознает, И лишь наша жизнь земная Думает о неземном, И, быть может, больше рая Память смутная о нем.

1988

КАВКАЗ

Я видел облака папах На головах вершин, Где воздух кизяком пропах, А родником — кувшин. Я видел сакли без людей, Людей в чужом жилье, И мне уже немного дней Осталось на земле. Но

преступление и ложь, Я видел, входят в мир С той легкостью, с какою нож В овечий входит сыр.

1988

МАЙСКАЯ НОЧЬ В ЛЕСУ

Какая ночь в лесу настала, Какой фонарь луна зажгла, Иль это живопись Шагала — Таинственная каббала? А что творится с той полянкой, Где контур сросшихся берез, — Как будто пред самаритянкой Склонился с просьбою Христос. О как понять мне эти знаки, И огласовки, и цифирь, Когда в душистом полумраке Ликует птичий богатырь. Он маленький, почти бесцветный, И не блестящ его полет, Но гениально неприметный, Он так поет, он так поет…

1988

ИСТОРИК

Бумаг сказитель не читает, Не ищет он черновиков, Он с былью небыль сочетает И с путаницею веков. Поет он о событьях бранных, И под рукой дрожит струна… А ты трудись в тиши, в спецхранах, Вникай пытливо в письмена, И как бы ни был опыт горек, Не смей в молчанье каменеть: Мы слушаем тебя, историк, Чтоб знать, что с нами будет впредь.

1988

ЗАМЕТКИ О ПРОЗЕ

Как юности луна двурогая, Как золотой закат Подстепья, Мне Бунина сияет строгое Словесное великолепье. Как жажда дня неутоленного, Как сплав пожара и тумана, Искрясь, восходит речь Платонова На Божий свет из котлована. Как боль, что всею сутью познана, Как миг предсмертный в душегубке, Приказывает слово Гроссмана Творить не рифмы, а поступки, Как будто кедрача упрямого, Вечнозеленое, живое Мне слово видится Шаламова — Над снегом вздыбленная хвоя.

1988

"Бык сотворен для пашни…"

* * *

Бык сотворен для пашни, Для слуха — соловей, А камень — тот для башни, А песня — для людей. Для нас поет и нива, Чья дума высока, И над рекою ива, Да и сама река, И море, где сиреной Обманут мореход, И горе всей вселенной По-русски нам поет.

1988

НЕОПАЛИМОВСКАЯ БЫЛЬ

Как с Плющихи свернешь, — в переулке, Словно в старой шкатулке, Три монахини шьют покрывала В коммуналке подвала. На себе-то одежа плохая, На трубе-то другая. Так трудились они для артели И церковное пели. Ладно-хорошо. С бельэтажа снесешь им, вздыхая, Колбасы, пачку чая, В самовар огонечку прибавят, Чашки-блюдца расставят, Дуют-пьют, дуют-пьют, все из блюдца, И чудесно смеются: "С полтора понедельника, малость, Доживать нам осталось. Скоро Пасха-то. — Правильно, Глаша, Скоро ихня да наша". Ладно-хорошо. Мальчик жил у нас, был пионером, А отец — инженером. Мягкий, робкий, пригожий при этом, Хоть немного с приветом: Знать, недуг испытал он тяжелый В раннем детстве, до школы. Он в метро до Дзержинской добрался И попасть постарался, Доложил: "Я хочу, чтоб вы знали: Три монашки в подвале Распевают, молитвы читают И о Боге болтают". А начальник: "Фамилия? Клячин? Хитрый враг будет схвачен! Подрастешь — вот и примем в чекисты, Да получше учись ты". Трех, за то что терпели и пели, Взяли ночью, в апреле. Три души, отдохнув, улетели К солнцу вербной недели… Для меня, вероятно, у Бога Дней осталось немного. Вот и выберу я самый тихий, Добреду до Плющихи. Я сверну в переулок знакомый. Нет соседей. Нет дома. Но стоят предо мною живые Евдокия, Мария, Третья, та, что постарше, — Глафира, Да вкусят они мира. Ладно-хорошо.

1988

АНГЕЛ ТРЕТИЙ

Водопад вопит из раны, Вся река красна у брега, Камни древние багряны Возле мертвого ковчега. Внемля воплям и безмолвью, На распахнутом рассвете Над страною чашу с кровью Опрокинул ангел третий.

1989

БЕГСТВО ИЗ ОДЕССЫ

В нем вспыхнул снова дух бродяжеский, Когда в сумятице ночной, Взяв саквояж, спешил по Княжеской Вдвоем с невенчанной женой. Обезображена, поругана, Чужой становится земля, А там, внизу, дрожат испуганно Огни домов и корабля. Еще друзья не фарисействуют, Но пролагается черта, Чека пока еще не действует У Сабанеева моста. И замечает глаз приметливый Дымок, гонимый ветром с крыш, И знает: будут неприветливы Стамбул, София и Париж. Нельзя обдумывать заранее Событья предстоящих лет, Но озарит его в изгнании Дороги русской скорбный свет.

1989

1919

Разбит наш город на две части, На Дерибасовской патруль, У Дуварджоглу пахнут сласти И нервничают обе власти. Мне восемь лет. Горит июль. Еще прекрасен этот город И нежно светится собор, Но будет холод, будет голод, И ангелам наперекор Мир детства будет перемолот.

1989

В САМАРКАНДЕ

Готовлю свое изделье Во всей восточной красе, Пишу в Самарканде в келье Старинного медресе. Художница-ленинградка За толстой стеной живет, И тень огонька лампадка Бросает на старый киот. Отца единого дети, Свеченье видим одно, И голуби на минарете Об этом знают давно.

1989