Большая Книга. Том 1. Имперский сирота
Шрифт:
С грехом пополам, они все же преодолели за полчаса путь, на который у них уходило обычно минут десять. Папа под конец их променада пошел немного резвее и перестал помогать ногам руками, но зато его траектория стала походить на почти правильную синусоиду, вершинами которой стали столбы, заборы и ворота по обеим сторонам улицы. Он старался идти прямо, но от того, что его постоянно тянуло в сторону, его прямая превращалась диагональ: сначала к одному забору, а потом, по диагонали, в другую. Но все на свете когда-нибудь заканчивается, и этот долгий и мучительный путь для благородного отца семейства закончился тоже. Владимир зашел в дом вслед за Людмилой и Ясом, к большому счастью Людмилы не раскрыв своего состояния для его обитателей, быстренько разделся и лег спать. Мама долго, дотемна беседовала потом еще с хозяйкой на веранде, а Яс, счастливый от того, что его не гонят в кровать, несмотря на поздний вечер, нюхал большие, розово-фиолетовые розы-пионы, похожие и одновременно не похожие на те, что росли во дворе прабабушки Тани. Запах смешивался с ароматами других растений и – так казалось Ясу – с ночным звездным небом. Он тянулся к пушистым, ароматным розовым бутонам и оказывался в теплом черно-фиолетовом, пахнущем пионами космосе, окруженный со всех сторон далекими звездными системами и Галактиками. Звезды при этом отчетливо приближались к нему. Яс, как мы знаем, уже давно не сомневался в том, что, когда вырастет, будет космонавтом и поэтому свои вечерние сидения в похожих на пионы розах стал считать для себя первыми космическими тренировками.
Пьянка обошлась папе малой кровью. Владимир после того случая больше не пил, по крайней мере, пьяным Яс его больше не видел. Мама простила отца хоть и не сразу, но довольно быстро, и потом они все вместе со смехом вспоминали папины зигзаги на пути
Ясу так все понравилось в том кафе пару дней назад, что сейчас, радостно шагая с родителями в эту их “столовую”, Яс рассчитывал опять увидеть веранду, вкусный зеленый лимонад в красивом стакане и вежливых дядь в черных костюмах, разносящих его посетителям. И был очень изумлен обнаружить вместо этого огромный душный зал, битком набитый людьми за обшарпанными столами и большую очередь за едой. Дядь в костюмах не было, посетители сами брали себе тарелки с едой на какие-то подозрительные коричневые подносы, а потом несли к столу. Видимо, столовая – это место, где кормят тех взрослых, которые плохо себя вели, решил Яс. Свободных столиков не было, но потом один все же освободился, в самом углу, с отбитым углом и весь поцарапанный. Они с мамой сели за столик, а папа пошел брать подносы и занимать очередь. Яс уже не очень понимал, зачем они пришли есть в место, где едят провинившиеся взрослые. Он полностью истомился на жестком стуле за пару минут. Есть совсем не хотелось. Хотелось быстрее выбежать отсюда на свежий воздух, туда, где загорелые красные мужчины не будут кричать над его ухом что-то на непонятном языке, чокаясь под столом красным компотом. Яс так и не понял, почему они чокаются под столом: до этого взрослые всегда чокались над ним. «Наказаны за что-то, вот им и не разрешают теперь чокаться», – подумал Яс. Папина очередь между тем подошла, он стал махать маме, чтобы она помогла ему со вторым подносом. Мама пошла в другой конец столовой и, скоро оба они вернулись к столу с плоскими пожухлыми чебуреками и каким-то супом. Суп, как оказалось, предназначался всем, а чебуреки – только родителям (ну конечно!), так как мама не отважилась дать их ему. “Попробуй, солнышко, этот суп называется харчо” – это было последнее, что слышал Яс перед тем, как оправил первую ложку себе в рот. А потом дневной свет померк, а вместе с ним померкли все звуки и запахи, как это было год назад на Иссык-Куле, когда папа подбросил его и не поймал. Страшный огонь обжег нёбо и глотку, дыхание прервалось, а на глазах выступили обильные слезы. Яс закашлялся и сильно замахал руками, показывая маме, что он умирает. Конечно, маме следовало попробовать суп самой, прежде, чем позволить ему отправлять полную ложку этого огненной жидкости в рот – но Яс не обвинял своих родителей ни в чем, как это не делает ни один пятилетний ребенок в мире. Удивительно, но он не умер, даже в больницу ехать не пришлось: огонь поутих сам собой. Зато ему отдали весь компот, все три стакана, Яс его с удовольствием выпил и смерть, еще минуту назад неизбежная, теперь полностью отступила. На супе харчо Яс поставил крест очень надолго, да и второй раз, будучи уже взрослым сорокалетним мужчиной, пробовал его с большим подозрением и опаской.
Впрочем, эта неприятность оказалась Ясу даже на руку: за перенесенные страдания родители, во время их традиционной прогулки по вечерней набережной Гагр, купили ему не одну, а две порции мороженного. Яс слизывал языком белые капли с темного шоколада, сидя с родителями на скамейке в центре набережной и благодарил суп харчо за прекрасный вечер. Он попытался было развить успех и попросил после второго эскимо третье, но больше двух порций мама бы ему не купила, будь он хоть трижды при смерти. Ну и ладно. За время отдыха Яс очень полюбил Гагры, этот советский аналог Ниццы, о существовании которой он тогда и понятия не имел. Ему, среднеазиатскому мальчику, выросшему так далеко от всех морей этого мира, обилие природных шедевров в огранке курортной сладкой жизни, пусть и советской, но все же очень милой, радостной и беззаботной, казалось первым вестником победы коммунизма. О которой ему постоянно рассказывали новости в телевизоре и надписи на крышах многоэтажных домов. Но тут многоэтажных домов с надписями не было. Яс любовался огромными пальмами (косточка от одной из них давно уже лежала у мамы в чемодане в носовом платке и ждала посадки в горшок в их алма-атинской квартире) и рассеянно слушал прибой, смешивающийся с песней про «вновь продолжается бой» из динамика сверху. Песня, хоть и не успокаивала своим темпом и словами, но тревоги не вызывала. Хотя бой – это же война, а война – это очень плохо? О чем Яс и спросил папу. Папа сказал, что воевать придется не в буквальном, а в переносном смысле: «всемирный стройотряд» будет не стрелять по врагам, а сажать по всей Земле такие вот пальмы и розы, чтобы везде было так же красиво, как тут, на набережной в Гаграх. Это Ясу было понятно, и очень близко по духу. Хотя, как можно было назвать разведение роз-пионов в песне «боем»? Ну да ладно.
Чудесный отдых подходил к концу. В последний день они поехали на морском прогулочном пароходе в Сухуми, где все, кроме Яса, видели дельфинов за бортом, на экскурсию в обезьяний питомник. Но там был какой-то карантин, поэтому в питомник их не пустили. Экскурсовод суетилась, куда-то постоянно звоня и пытаясь в экстренном порядке подобрать замену, и скоро ей это удалось: им предлагалось пройти на катере обратно чуть дальше Гагр и посетить Сочи. По довольным лицам собравшихся экскурсантов, Яс понял, что замену подобрали стоящую, и напросившись отцу на шею, радостно въехал на нем, как на слоне, назад на пароход. На обратном пути все опять стали кричать: «Дельфины! Смотрите!», и опять Яс тщетно вглядывался в красивую синюю воду. Хотя дельфинов тогда он так и не увидел, зато в Сочи их семье нежданно повезло с рестораном. В «советской» зоне за столиками было переполнено, и администратор, тяжело вздохнув, с неохотой отворил дверь на террасу, выходящую к морю и впустил туда три молодых семьи поприличнее, и Яса с родителями в том числе. Хотя Яс и не разбирался особо в нюансах тогдашней советской ресторанной геральдики, но и он сразу понял, в чем была разница. Тут были накрахмаленные скатерти и фужеры, и от этого намного значительнее, что ли. И еще на террасе стояли небольшие пальмы в кадках (ну надо же!) и было значительно тише. Официанты двигались бесшумно, а гости разговаривали вполголоса, отдавая первую партию прибою, который от этого разрастался и благодарно тихо рокотал, наполняя террасу ни с чем не сравнимым морским умиротворением. Хотя повсюду и слышалась иностранная речь и смех, говорили смеялись иностранцы тоже немного не так. Может быть, тише и хитрее, что-ли? Слушать их при этом было приятно. До этого Яс никогда не видел иностранцев, поэтому сразу же выбрал подходящую пару и стал играть в свои любимые представления. Типажи за соседним столом были что надо: мужчина с большими бакенбардами и волосатой грудью под расстегнутой на две пуговицы белой рубашкой и женщина в обтягивающем фигуру цветастом батнике и узорной кремовой юбке, открывавшей красивые ноги с ярко-красным лаком на ногтях. Босоножки на высокой платформе цвели такими же точно узорами, что и юбка. До этого Яс тоже не знал, что так бывает. И обед был тоже очень вкусный, хотя мама заставляла Яса пользоваться исключительно вилкой, без помощи рук. Яс не возражал, шестым чувством осознавая ответственность их семьи перед иностранными товарищами.
В общем, благодаря внезапно заболевшим обезьянам, последний их обед на курорте тоже удался самым превосходным образом. Вернувшись в Гагры, они семьей долго, до поздней ночи все вместе стояли на набережной, смотрели на прибой, болтали, смеялись и ели мороженное. И, конечно, кидали монетки в море, чтобы вернуться. Домой Яс опять поехал на папиной шее. По дороге он заснул, а когда проснулся, чемоданы уже были собраны, а папа с мамой благодарили Елену Арнольдовну за все и целовали ее с обеих сторон в щеки. Яс тоже подошел попрощаться с ней, испекшей в то первое утро для него такие вкусные блины, был тут же расцелован и одарен огромной шоколадной конфетой. Таких больших он тоже еще не ел, сплошные чудеса в этих Гаграх. На конфете был изображен какой-то великан в окружении множества маленьких людишек, а сверху было написано «Гулливер». Яс не знал, кто такой Гулливер и развернул огромный фантик. Конфета оказалась шоколадно-вафельной, такой же, как обожаемый им и очень редкий гость на их кухне «Мишка на Севере». Яс доедал ее уже в такси, вёзшем их в аэропорт и опять думал о том, как же он всех любит.
Летели домой через Баку. Дневной рейс превратился в вечерний, ведь самолет двигался навстречу солнцу, и в нефтяную столицу СССР они прилетели уже, когда стемнело. Решили посмотреть центр, так как было окно между полетами, время позволяло. Всю дорогу от аэропорта в центр Яс спал, а когда проснулся, он сразу же увидел большой порт, много красивых кораблей и пеструю толпу туристов рядом со старинной башней. Башня была высокая и круглая и сразу видно, что старинная, она нависала над набережной и Ясом, как настоящий сказочный замок. Им тут же рассказали, что с нее сбросилась в море в стародавние времена принцесса. Она не захотела выходить замуж за нелюбимого ей человека, которого ее отец, могущественный шах, выбрал для нее в жены. Поэтому-то эта башня с тех пор называется девичьей. Яс стоял, задрав голову и думал, зачем заставлять свою дочь выходить замуж за того, кого она не любит? Вот мама любит папу, а, если бы не любила, наверное, он бы и не родился. А еще ему казалось, что он слышит, как древние камни башни гулким, низким шепотом рассказывают друг другу страшные истории о древних битвах, которые они до сих пор помнят. Или это эхо морского прибоя отражается от ее высоких уступов? Потом они сели в такси, где Яс опять моментально уснул. Он спал всю оставшуюся часть пути, проснувшись только в родной Алма-Ате, встретившей их уже прохладным утренним дождем и поблекшими листьями: лето уже закончилось. Листья падали на лобовое стекло «Волги», везшей их домой из аэропорта по совсем пустым улицам. В Алма-Ату пришла осень, шестая осень в его жизни, которую он, в отличие от лета, опять не запомнит, кроме, разве что, своего дня рождения. Но зато этот конец декабря семьдесят девятого, как выяснится потом, очень хорошо запомнит их вся, такая пока еще огромная, страна.
Амин(ь)
Да, осень тысяча девятьсот семьдесят девятого почти не отложилась в памяти Яса. Остался лишь его шестой день рождения, который Яс в последний раз отпраздновал в квартире деды Миши и бабы Нади – Яс с родителями переезжали от них в свою квартиру. Родители недавно получили новую двушку (если быть совсем точным, то ее получила в своем министерстве Наталья Филипповна и отдала от нее ключи единственной своей дочери и зятю) и потихоньку обживали ее, все чаще ночуя там, но день рождения справили все вместе в третьем микрорайоне. Стол в основном был заполнен подвыпившими родственниками: из детей в гостях был только его лучший друг Ленька Добриян, но и тот вскорости слинял к себе, сразу после того, когда раскрасневшиеся от дедушкиного домашнего вина лица взрослых открыли свои рты и дружно грянули на всю квартиру “Ой, маррроооз, маррроооз!” Яс тоже с удовольствием сбежал бы на улицу делать с Ленькой клад в земле из золотинки и зеленого бутылочного стекла, но он был именинник и уйти было неудобно. Тем более, что взрослые постоянно произносили тосты в его честь, а деда Миша даже плеснул ему в рыбку полстопки красного. Яс очень любил эти рюмочки – фарфоровые в виде стоящих на хвосте рыбок с открытым ртом, откуда, собственно, и выливалась жидкость. Он выпил глоток. Вино было приятным, как сок, со вкусом малины и черешни, но и еще чем-то необычным, от чего засаднило горло и перехватило дыхание. Яс решил больше никогда в жизни не пить вина, а то вдруг начнется ангина и мама, не дай бог, еще будет делать эти ужасные уколы и лишит мороженого. “Деда, не пей больше песню!” – воскликнул он, видя, что обожаемый им дед хочет затянуть еще одну народную, и взрослые дружно засмеялись. Когда за столом запели «Огней так много золотых», Яс все же решился. Он потихоньку выскользнул из-за стола, подошел к маме и сказал ей шепотом на ухо, что пойдет поиграет с Ленькой. Добрияны жили на первом этаже в их же подъезде, и мама разрешила. День рождения все равно получился замечательный – ведь бабушка подарила ему робота на батарейках. Ради него Яс бы терпел народные песни хором за столом целую неделю.
Во дворе было тоже празднично: только что пошел снег, первый в этом году, и они с Ленькой ели его, собирая с еще покрытых зелеными листьями веток бульденежа, и пытались понять, что у него за вкус. Может, как у замороженной звездной пудры? Снежинки ведь сверкают точно так же? Снежинки нежно таяли на языке, пока Яс и Ленька обсуждали, что уже совсем скоро Новый год, и можно будет вытащить огромную коробку с игрушками и начать наряжать елку.
Но для Леонида Ильича Брежнева и остального Политбюро ЦК КПСС в декабре семьдесят девятого было дело поважнее новогодней елки. В далеком и неизвестном тогда Ясу Афганистане вечером 27 декабря спецназ КГБ и ГРУ СССР захватывал дворец Хафизуллы Амина, на тот момент Генерального секретаря, Председателя Революционного комитета, Министра обороны, Премьер-министра и прочая, и прочая революционного Афганистана. Решение о вводе войск в Афганистан было принято на Политбюро два дня назад: из Туркестанского и Центрально-азиатского военных округов, начиная с 25 декабря, в кабульский аэропорт Баграм прибывали все новые и новые части, якобы для поддержки бойцов товарища Амина против недобитых врагов революции. СССР входил в войну, которая спустя десять лет забьет один из последних гвоздей в крышку его гроба. Но тогда, 27 декабря, никто в Политбюро такой невероятной перспективы развития событий не мог увидеть и в самом диком ночном кошмаре. Такого быть не могло, потому что не могло быть никогда. Экономика СССР, подогреваемая небывалым доселе ростом цены на нефть, брала все новые и новые рекорды. Пусть ее эффективность была ниже, чем в США и странах Западной Европы, пусть львиная доля производства приходилась на военно-промышленный комплекс. Но не было в мире силы, способной не то, что сокрушить Союз, а заставить его даже еле дрогнуть. Даже США вместе со всем блоком НАТО, что уж говорить о каком-то Афганистане, небольшой и тем более, с недавних пор дружественной страны у южных границ, полтора года назад провозгласившей у себя победу коммунистической революции.
В тот день, 27 декабря, в Кабуле вождь революции Хафизулла Амин и его товарищи праздновали в бывшем ханском дворце «Тадж Бек» подписание договора с СССР о предоставлении Афганистану военной помощи. За пять часов до смертоносного советского штурма ничего не подозревающий Амин в своей новой резиденции c размахом потчевал всех тех, кто отныне долгие годы верой и правдой будет служить ему в его новом правительстве. Он перебрался в «Тадж Бек» из Кабула всего неделю назад. В Афганистане Амин теперь будет бессменным главой, ведь с этого дня вся военная мощь Советов готова сокрушить любого его врага, на которого он укажет. Это стоило отметить! Радость и возбуждение разливались розовыми пятнами по его обычно спокойному, волевому лицу, глаза блестели, хотелось громко смеяться и петь. «Не на людях, позже, после приема в кабинете» – Амин умел держать себя в руках.