Большая коллекция рассказов
Шрифт:
– Слава богу! Но все-таки, думаю, не хватает у вас… На вот, передай от меня матери на лекарство, – говорил Берридж, доставая из кошелька и зажимая девочке в руку пару соверенов.
Девочка рассыпалась в благодарностях.
– Хорошо, хорошо! – прервал он ее. – В случае, если опять будет у вас заминка… понимаешь? Когда опять не хватит денег, приходи ко мне или напиши. Я всегда с удовольствием выручу.
Еще раз поблагодарив и тут только догадавшись спросить, почему у него завязано поллица (он ответил, что от зубной боли), девочка убежала. Берридж позвонил в свою квартиру, а я отправился к себе.
Несколько
– Все время толкую ему, что он напрасно возит с собой старуху, когда с ним могла бы красоваться молоденькая жена, – говорила она, обменявшись со мной рукопожатием. – Никак ему этого не вдолблю; и слышать не хочет. Может, вы убедите его, сэр…
– Нет, матушка, меня в этом никто не убедит, – подхватил сын, почтительно ведя ее под руку на крыльцо. – Я когда-то обещал своей мамуле, что буду катать ее на собственной лошадке и в собственном, пусть и не роскошном экипажике, – вот и сдержал слово. А больше мне ничего не нужно.
– Да, хороший ты у нас сын, очень хороший. Вот и женушку тебе надо бы завести такую же хорошую, – приговаривала старушка, поднимаясь при помощи сына по ступенькам и любовно поглядывая на него.
В доме, где оказалось еще несколько человек, меня охватила ласкающая атмосфера дружной, мирной и проникнутой довольством жизни. Я словно очутился в другом мире, не имевшем ничего общего с тем людским вихрем, из которого явился я сам.
Лица всех обитателей этого неприхотливого, но вполне благоустроенного и уютного домика прояснились при появлении Берриджа. Этот краснолицый человек, с твердым голосом и железными мускулами, казался добрым волшебником, любящим сердцем и щедрой рукой рассыпающим свои дары. Из его объемистых карманов появлялись один за другим разные свертки: табак для старика отца; большая кисть винограда для больного соседского мальчика, гостившего у этих добрых людей; хорошая детская книжка для одного мальчугана, называвшего Берриджа дядей; полбутылки портера для больной женщины с опухшим лицом воскового цвета (она оказалась вдовою старшего брата Берриджа); лакомства для двух девочек этой вдовы; две тетради нот для младшей сестры и еще что-то.
– Мы хотим сделать из нее настоящую леди, – смеялся он, прижимая к себе белокурую головку обнявшей его младшей сестры и нежно проводя своей широкой и грубой ладонью по шелковистым волосам головки. – Выучим ее всему, что следует знать леди, а потом и выдадим замуж за… вообще за какого-нибудь порядочного человека.
После ужина, очень хорошо приготовленного и поданного, хотя и скромного, как все в этом доме, Берридж собственноручно состряпал жженку и упросил пропустить стаканчик и мать, не говоря уж об отце, который, по его настоянию, занимал председательское место, от чего упорно отказывался, находя, что на первом месте должен сидеть тот, кто кормит семью. Для младших членов семьи мой новый приятель составил из апельсина, сахара,
Я пробыл в этой счастливой семье довольно долго, слушая неистощимые юмористические рассказы молодого хозяина. Рассказывал он с таким заразительным юмором, что смеялись не только все слушавшие его, но и посуда тряслась в унисон на столе. Голос у Берриджа был громкий и раскатистый, так что он, наверное, слышался и на улице, когда его обладатель находился, как говорится, «в ударе». Но иногда в повествование рассказчика закрадывалась грустная нотка; тогда его голос звучал глухо и мягко, и веселое, жизнерадостное лицо подергивалось как бы от внутренней боли.
Когда пунш развязал языки старикам и последние наперебой принялись восхвалять своего действительно примерного сына, Берридж ласково, но твердо оборвал их:
– Да будет вам приписывать мне такие качества, каких у меня совсем нет! Если я что и делаю для других хорошее, то только потому, что это доставляет мне удовольствие. Я люблю, чтобы все вокруг меня были довольны, и когда им недостает чего-нибудь, это мучит меня больше, чем их самих. Вот и все объяснение моих кажущихся добрых поступков.
Родители его были из простых поселян и выражались по-простонародному, едва умея кое-как разбирать печатное по слогам и подписывать свое имя. Он же сумел кое-чего понахвататься и мог поддержать любой разговор. Естественно, это заставляло стариков смотреть на сына как на существо высшего порядка, помимо того, что он доставлял им возможность вести на склоне лет вполне обеспеченную и беззаботную жизнь.
Вскоре после моего посещения этой славной семьи мне пришлось уехать, и я два года не видал Берриджа. Как-то раз, в октябре, я слонялся по Ист-Энду и вдруг столкнулся с Берриджем лицом к лицу, проходя мимо маленькой часовни в Бердет-Роуд, из которой Берридж выходил. Но он так изменился за эти два года, что я едва ли узнал бы его, если бы его не назвал по имени другой встретившийся с ним человек, или если бы он сам, узнав меня, не напомнил о себе.
Пара густых бакенбард, каких раньше у него не было, придавали его красному лицу довольно почтенный вид. Он был одет в черную, плохо сшитую пару и держал в одной руке какую-то книгу, а в другой – зонтик. Фигура его казалась и тоньше и ниже прежней, что очень поразило меня. Вообще он в этот раз произвел на меня такое впечатление, будто все, чем он раньше так выгодно отличался от других, было из него выжато и от него осталась только одна тень.
– Неужели это вы, Берридж?! – вскричал я, оглядывая его с нескрываемым изумлением.
Его маленькие, глубоко запавшие глаза как-то беспокойно зашмыгали по сторонам, и он произнес жестким, звенящим и вместе с тем скрипучим голосом, какого тоже раньше у него не замечалось:
– Да, сэр, но не тот, которого вы знали два года тому назад, совсем не тот!
– Значит, и свое прежнее занятие оставили? – продолжал я.
– Да, сэр, слава богу, покончил и с ним. Я раньше все время страшно пил, прости меня, Господи! Но, к счастью, я успел вовремя опомниться и раскаяться.
– Пойдемте, пропустим по стаканчику эля, – предложил я, взяв его под руку. – И вы расскажете мне, как произошла с вами эта перемена.