Большая нефть
Шрифт:
— Да я живой свидетель!.. — вскинулся помбур. — Я видел, как отъезжал Левушкин.
Федотов зашикал на него, и тот уселся, покраснев.
Буров продолжал:
— Оформим как несчастный случай. Объявим день траура по погибшим товарищам. Вопрос считаю закрытым.
Векавищев вскочил.
— Так, — проговорил он дрожащим от негодования голосом. — Это вы всё без меня, пожалуйста. У меня особое мнение — и я при нем останусь. Я уверен в том, что виновен в случившемся Казанец.
Виталий только сложил губы в ехидную улыбочку, но даже глаз от стола не оторвал, чтобы взглянуть
— Андрей Иванович, ты нарушаешь порядок, поэтому выйди, — сказал Буров устало. Он сердцем чуял, что Векавищев прав; но уличить Казанца не мог. И выгнать с работы за преступную халатность, повлекшую за собой гибель людей, не мог тоже: работников категорически не хватало. Поэтому придется все оставить как есть. Погибших предать земле… а дело предать забвению.
Векавищев сказал:
— Вы не коммунисты, вы — тряпки какие-то и соглашенцы.
И яростно хлопнул дверью.
Федотов подождал, пока уляжется поднятый Векавищевым гул, и поднял руку:
— Ставлю на голосование. Кто за предложение Григория Александровича, товарищи, — прошу.
Степан Самарин медленно приходил в себя после случившегося. По правде говоря, он плохо помнил события, которые предшествовали его попаданию в больницу. Как с Варей гулял — помнил. Какие слова ей говорил, как ее глаза сияли в ответ — помнил. Потом Глеб Царев появился, схватил Варю за руку, а Степану преградили путь какие-то хари. И остальное потонуло в тумане. Только ноющая боль осталась в боку — сломаны были два ребра. Врач говорит — легко отделался. Могли запинать и до разрыва селезенки и до смерти убить вообще. По голове всего несколько раз заехали — еще одна удача. Тяжелым сапогом запросто можно человеку висок проломить. «Плюс к тому, конечно, молодой, здоровый организм, — прибавил врач. — Это положительно сказывается на процессе выздоровления. В общем, вам повезло. Будь на вашем месте кто-нибудь менее твердолобый — дело могло бы закончиться похоронами».
Врачи всегда умели подбадривать пациентов.
В больнице Степана никто не навещал. Тот буровик, который спас ему жизнь, не приходил. Самарин даже имени его не выяснил. Он вообще не очень хорошо представлял себе его лицо, так что при встрече, наверное, и не узнал бы. Хотя благодарность в сердце сохранил.
Денис давно уехал в Москву. Уже и очерк свой написал. В «Комсомольской правде», однако, его Степан не видел. Может, и вышел — да газета прошла мимо Степана. Как и многое за этот трудный месяц выздоровления.
Говорят, заглядывала Дора Семеновна. Эта женщина, как курица-мать, опекала всех своих подопечных. Душевный человек. Но Дору Семеновну к больному не пустили. Он находился в тяжелом состоянии. Запрещено беспокоить.
Не пустили и следователя — тому пришлось ждать, пока потерпевший встанет на ноги. Врач откладывал допрос. Хулиганы были из местных, никуда не денутся, не сбегут. А у Степана все лицо забинтовано и пальцы не гнутся — ни говорить, ни писать не может. И мучить его лишний раз не стоило.
Но вот уже и бинты сняли, и посетителям открыли «зеленую улицу». Степан ходил по больничным коридорам, хромая, в зеркало смотреться избегал — разукрашен был здорово.
Следователь, товарищ Харитонов, принес больному яблочки. Где достал только такие хорошие посреди зимы? Небось в магазине ему отложили. Степан, избалованный Москвой, яблочками мало был впечатлен. А напрасно. Это был очевидный знак внимания со стороны власти. Власть хотела Степана задобрить. И потому Степану следовало бы насторожиться и получше «читать между строк».
— Самарин, — произнес следователь в белом халате поверх формы, — здравствуйте. — Он уселся на край соседней койки, разложил на коленях портфель и поверх портфеля лист бумаги. — Моя фамилия Харитонов.
— Очень приятно, — безразличным тоном произнес Самарин, почесывая щеку.
Следователь поглядел на него с легкой озабоченностью во взгляде:
— Что?
— Да так, заживает — чешется, — объяснил Степан. — Врач говорит, это нормальное дело.
— Ясно. — Харитонов откашлялся. — Я должен записать ваши показания и потом уже решать, возбуждать ли на их основании уголовное дело. Потому что некоторые товарищи из числа буровиков считают, что уголовное дело возбудить просто необходимо.
— Гкм, — отозвался Степан. — Да?
Следователь никак не отреагировал на явную иронию, прозвучавшую в тоне молодого человека.
— Без показаний потерпевшего я не могу этого сделать. Поэтому расскажите теперь, при каких обстоятельствах вы получили эти травмы.
— Ну, — начал Самарин, — мы шли…
— Стоп, — следователь сразу же перестал писать и поднял ладонь. — Кто это «мы»?
— Ну, я и моя невеста — Варвара Царева, — объяснил Степан. — Мы гуляли, а к нам пристали местные молодые люди. Шпана, в общем.
— И сколько их было? Шпаны? — уточнил следователь.
Странно — он ничего не записывал.
— Шесть или семь человек, не помню сейчас, — ответил Степан.
— Значит, вы не можете точно указать, сколько человек на вас, по вашим словам, напало? — наседал следователь.
Впервые в ясный ум Степана закралось подозрение, что следователь, возможно, вовсе не на его стороне. Он пожал плечами:
— Что означает «по вашим словам»? Все так и было, как я говорю!
— А у меня имеется информация, что это вы спровоцировали данную драку, — настаивал Харитонов.
— Вы это серьезно? — изумился Степан. Мир не переставал открывать перед ним все новые и новые грани.
Однако Харитонов и не думал улыбаться. Он имел в виду ровно то, что сказал. Драку спровоцировал потерпевший. Сам виноват.
— Я более чем серьезен, — заверил Харитонов Степана. — У меня есть показания шести свидетелей о том, что именно вы были зачинщиком. Хамили! Высмеивали местных жителей! Похвалялись московскими знакомствами! Что, не было такого?
Он прищурился. У Степана упало сердце, и стало ему вдруг тоскливо и скучно. Ничего доказать не удастся. Этот Харитонов — он же сам из местных. Здесь все друг с другом повязаны, не родством, так кумовством. Надо просто радоваться тому, что жив остался и сравнительно здоров, а если начать искать правду — так не будешь ни здоров, ни жив.