Большая нефть
Шрифт:
Векавищев наклонился над самым лицом Степана и с трудом уловил слабое дыхание. Надо в больницу его тащить как можно скорее. Только бы по дороге не помер…
Морозы становились все крепче, к ночи температура опускалась теперь до сорока — сорока пяти градусов. Жутко было слушать, как завывает ветер. Так и представлялись широкие, бескрайние пустынные равнины, где на тысячи километров — ни одной живой души, ни единого огонька. Только снег, да деревья, да дикое зверье, спрятавшееся по норам…
Между
Буров постоянно ждал беды. Подсознательно. С тех пор, как уехала Галина, он постоянно ожидал неприятностей. Раньше, наверное, на Галю отвлекался. Хотя бы по вечерам, на полчаса перед сном, успевал расслабиться. Живой человек рядом, можно поговорить, помолчать вместе. Он представлял себе, как она сидит в кресле, съежившись, подобрав ноги и закутавшись в теплый платок, поглядывает на него из полумрака, поблескивает глазами. Он что-то рассказывает, она не то слушает, не то дремлет.
Наверное, прав Макар Дорошин. В последнее время Буров мало внимания уделял Галине. Именно ей, Галине, а не жене начальника управления. Он-то по наивности мужской да по мужскому (читай — детскому) эгоцентризму искренне полагал, что для Галины главное — успехи и неудачи мужа, его достижения, его мысли, планы, то, что происходит на буровых. А оказалось, нет: имеется у Гали какая-то ее личная, потаенная жизнь. И об этой жизни он, Григорий Александрович Буров, супруг Галины, обязан был догадываться, заботиться о ней он был обязан! Что ж Дорошин, если он такой душевед, не подсказал?
Дорошин на упрек, высказанный ему другом, ответил спокойно: «Я тебе не душевед, чтобы в душу к тебе и Гале забираться, и не поп, чтобы ты мне свои горести изливал. Я парторг. С моральным обликом, с отношением к работе у вас обоих все в порядке. Ну а как друг я тебе, конечно, скажу просто: свинья ты, Гриша, потому что жену за человека не считал».
И сколько бы Буров ни твердил, что неправда это, что «считал» и «на Восьмое марта всегда цветы дарил», Дорошин только улыбался грустно и отводил глаза.
А теперь сиди, Буров, в пустой квартире, слушай завыванье бури, думай о плохом. Галина писем из Москвы никаких не писала. Наверное, встретилась там со своим прежним хахалем, он небось уже сто диссертаций защитил и возглавляет большой, чистый, хорошо отапливаемый и очень-очень научный институт. Воплощает собой все то, чего не смог Галочке дать ее непутевый муж Гришка. И родители Галочки, конечно же, на подхвате: напевают ей в оба ушка — бросай своего таежного медведя, гляди, какие женихи по Москве ходят-бродят… А Галина женщина красивая, видная. В общем, результат известен заранее.
Буров скрежетал зубами. Не пишет она ему писем. Очень хорошо. И пусть не пишет. Он ей тоже писать не собирается. Не дождется, чтобы в ногах у нее валялся и прощения просил за то, что она с боевого поста сбежала, позорно бросила мужа в трудный час. Пусть сама прощенья просит. А он подумает еще, прощать или как.
В таких невеселых мыслях проходили дни…
Вахта заканчивалась, буровики готовились выехать в поселок с объекта. Водитель вахтовой машины, Левушкин — спокойный мужик лет тридцати с небольшим, — заглянул к бригадиру в вагончик.
Виталий Казанец проверял вахтовый журнал, прикидывал, будет ли в конце квартала премия. Точнее — в конце года. Очень, знаете ли, хотелось бы получить. Но требовалось произвести кое-какие расчеты.
Появление Левушкина сбило Казанца с мысли. Он поднял голову, глянул на вошедшего своими красивыми темными глазами.
— Что тебе?
— Виталий, машина сопровождения нужна.
— Еще чего, — проворчал Виталий. — А что ваш «Урал»?
— Движок заклинил, чинить — долго. Дай машину.
— Не дам, — ответил Виталий. — Даже не проси.
— Не положено на одной, — настаивал Левушкин. Вот зануда. Сейчас он скажет: «Правила по технике безопасности писаны кровью». Это все говорят, когда инструктаж проходят. Только соблюдают эти правила далеко не все. И кто по правилам ходит — далеко не уходит.
— Нет у меня машины, — сказал Казанец. — Даже не проси, не дам. Нет свободной техники.
Левушкин уперся:
— Я сообщу об этом руководству.
— Валяй! — осклабился Виталий. — Валяй, жалуйся. Посмотрим, что они потом запоют, если я план не сделаю.
— Виталий, машина нужна… Ребятам ехать надо.
— Поезжай на одной машине, ничего с вами не сделается. Зимник стал, укатали хорошо… Иди, не мешай. У меня еще работы полно, а спать хочу — в глаза будто песок насыпан.
Левушкин помялся еще немного, но Виталий его «дожал». Читал и шевелил губами над своими цифрами, а на Левушкина больше ноль внимания.
— Черт с тобой, — высказался Левушкин и хлопнул дверью вагончика. — На одной так на одной, — бормотал он. Задерживать народ на буровой, когда вахта закончилась, не с руки. Не ночевать же здесь.
Казанец слышал, как отъехала машина, но головы так и не поднял. И когда к нему зашел помбур с вопросом, почему ребята без машины сопровождения уехали. Казанец преспокойнейшим тоном ответил:
— Да хрен его разберет, этого Левушкина! Я убеждал его, да без толку: говорит, и на одной машине доедет. А всю ответственность, если чего, берет на себя.
Ближе к вечеру главный инженер Федотов вошел к Бурову в кабинет встревоженный. Буров не спешил уходить домой — там его ничего не ждало, кроме бессмысленного самокопания и пустоты. При виде Федотова он немного оживился.