Большая нефть

Толстая Елена

Векавищев немного смущенно усадил ее на ступени. Маша подала ему ключ. Вместе они проникли в помещение библиотеки. Андрей Иванович устроил Машу на диванчике, включил свет, принес ей воду в графине.

— Может, вам еще книжку какую-нибудь дать? — заботливо спросил он.

— Да, вон ту — Толстого… «Кавказского пленника» перечитываю, — сказала Маша.

Векавищев не мог понять, как человек по доброй воле решится читать классиков, не то что их перечитывать, однако Машино желание уважил.

— Ну, поправляйтесь, — напутствовал он ее напоследок и вышел из библиотеки.

Векавищев,

слетевший со своего поста исполняющего обязанности главного инженера, маялся без дела. Понятно, что не сегодня завтра Григорий Александрович опять отправит его на буровую. Но пока Векавищев Андрей Иванович — временно безработный. Смешно, право слово. Ладно. Бездельничать он не привык. И потому отправился туда, где нужны были рабочие руки, — на стройку к Клевицкому. Тот любой помощи будет рад.

Клевицкий и вправду встретил Векавищева радостной улыбкой — впрочем, без всякого удивления: с точки зрения Клевицкого, работа на стройке — высший вид удовольствия, доступный человеку разумному и прямоходящему.

— Митя, разнорабочие нужны? — осведомился Векавищев, обменявшись с Дмитрием Дмитриевичем коротким рукопожатием.

— Еще как нужны! — ответил Клевицкий. — Маляром можешь?

— Я лучший маляр на свете, — сказал Векавищев.

— А кирпич класть можешь?

— Спрашиваешь…

— Чего такой смурной? — осведомился Клевицкий, впервые соизволив увидеть выражение лица своего собеседника.

Векавищев не стал пускаться в объяснения насчет смущения, которое производила в его душе томная библиотекарша Маша. Ответил коротко и по существу:

— Федотов вернулся. Слыхал?

— Я думал, он в Москве местечко себе найдет, — признался Клевицкий.

Векавищев с досадой махнул рукой:

— Да кому он там нужен, в Москве?.. Давай мне спецовку, пойду приносить пользу обществу.

— Эх, — вздохнул Клевицкий, — были б все такими работниками, как ты, — мы бы сразу коммунизм построили.

— Кстати, о коммунизме, — сказал Векавищев. — Вы тут таких ям нарыли, строители, — люди ходят и ноги себе ломают.

— Кто это ломает? — насторожился Клевицкий.

— Маша Голубева, например. Библиотекарша.

— А, — протянул Клевицкий. — Что, серьезно пострадала?

— Да нет, ушиб, я думаю.

— Ну ладно, пойдем, Андрей, строить коммунизм в отдельно взятом месте, — сказал Клевицкий. Образ не сильно пострадавшей Маши мгновенно вылетел у него из головы.

* * *

Когда Галина Бурова добралась до поселка нефтяников, было уже темно. Она медленно шла по улице. Поселок сильно изменился. Появилось несколько новых домов. Раньше огоньки в окнах жались к земле — все строения были одноэтажными. Теперь ярко и весело, как дворцы, пылали многоэтажки.

Галине — как многим одиноким сердцам — поневоле чудилось, будто за каждым из этих окон счастливая семья. Муж вернулся с работы, жена кормит его поздним обедом. Он, конечно, поел на работе, но домашние щи — это ведь совершенно особенное!.. Дети уже поели, возятся в комнате: делают уроки, играют, рисуют. Тихо-тихо в комнате. Супруги обмениваются ничего не значащими фразами, за которыми, однако, стоит глубокая, верная привязанность. Доверие. Мир.

Неожиданно Галина поняла, что

знает такую семью. Она написала Марте Авдеевой пару писем из Москвы. Марта ответила одной открыткой. И прежде чем идти домой — к Григорию, Галина решительно зашагала к Марте. Единственный человек, наверное, который мог бы считаться ее, Галины, другом. Все понимающая, все пережившая, неколебимая, как сама верность, Марта. Галине необходимо было ощутить ее поддержку, прикоснуться к ее надежному плечу. Ей вдруг показалось, что только Марта даст ей силы для предстоящего объяснения с Григорием… и для принятия последнего, единственно правильного решения. Как жить? С кем жить? Где жить?..

Галина вдруг поняла, что улыбается в темноте. Как легко переложить свои проблемы на другого человека!

Вот и их дом. Галина знала адрес, Марта указала на открытке. Авдеевы, как многодетные, в числе первых нефтяников переехали в многоквартирный дом со всеми удобствами.

Галина поставила чемоданчик, позвонила.

Марта, толстая, круглолицая, в теплой шали на пышных плечах, отворила дверь. Не без удивления окинула взглядом Галину.

— Здравствуйте, Галина Родионовна. Надолго ли в наши края?

Голос прозвучал отчужденно, и сердце Галины сразу дрогнуло. Она мягко упрекнула:

— Зачем ты так, Марта?

— Как? — еще больше удивилась Марта. И, не дождавшись ответа, закрыла дверь перед носом Галины: — Вы уж простите, Галина Родионовна, мне некогда.

Галина стояла неподвижно в темноте, ощущая, как холод проникает в ее жилы… Она так рассчитывала на понимание, на помощь Марты! А теперь вот — кушайте, Галина Родионовна, горькую истину, кушайте и не поперхнитесь: не ваши это друзья, а Григория, и все они, все, включая Марту, считают вас предательницей… Да, права была мама. Не стоило сюда возвращаться. Нужно было просто прислать Григорию письмо, в котором уведомить его о том, что брак их окончен. Нужно только подписать — здесь и здесь. И признать тем самым очевидное.

Но когда эта мысль окончательно сложилась в голове у Галины, дверь снова распахнулась. Перед Галиной стояла прежняя Марта — открытая, теплая.

— А как ты хочешь, Галя, чтобы я тебя встретила? — заговорила она сердито.

Галина улыбнулась. Сердись, милая, сердись, родная, — только поговори со мной как прежде!..

— Входи, — продолжала Марта, — только не шуми. Витька угомонился — спит. Старшие за уроками, не отвлекай. Ильич мой что-то на работе задерживается…

Галина подняла чемодан, бесшумно переступила порог. Марта сразу оттеснила ее могучим плечом на кухню, зажгла яркую лампу вместо маленькой, над столом.

— Ой, Галя, что-то ты бледная такая! — обеспокоилась Марта. Она поставила чайник. Галина сняла пальто, устроилась на табурете. Мебель в доме у Авдеевых новая. Прежде вообще никакой мебели не было, вспомнила Галина. В первый год вместо табуретов были перевернутые ящики… Как же давно это, оказывается, было!

— А что ты, Галя, думаешь — мы тут не обижались? — продолжала Марта, не способная долго держать на кого-то обиду. — Ты ведь не на пару дней уехала… И написала-то всего два письма! Григорий Александрович… Ну, о нем потом. Переживал очень. Другую не завел, не беспокойся.